"Верхи" не могут и не хотят, "низы" не могут и не хотят… Что мы выяснили, изучая состояние украинских угольных объединений

Павел Беспощадный, в силу ряда обстоятельств, - самый известный, пожалуй, в Украине пролетарский поэт, писал в одном из стихотворений, что нашел бы свою шахту, будучи даже слепым.

Эту силу притяжения непросто понять тем, кто не работал в забое, но для многих горняков, не только в Украине, шахта - это больше, чем место работы. Популярное утверждение, что бывшего шахтера сложно трудоустроить в другой отрасли, правдиво не только с точки зрения специфических навыков или их отсутствия. Первое, о чем тоскуют те, кто привык спускаться в забой, это дух товарищества, какого нет ни в одной другой профессии, помимо, разве что, армии. Как и в окопах, в забое нечего делать в одиночку.

Если замахнуться на почти невозможное, попытавшись очистить понятие “Донбасс” от всевозможных политических наслоений, получится только старый промышленный регион, с по-своему интересной историей и собственной самобытной культурой. Другое дело, что эта история скоро потеряет продолжение, тем более, что география региона уже давно определяется не угольными залежами, а политическими - и военными - границами.

Уголь добывают также на западе Украины, и в настоящее время шахтеры Луганщины и Львовщины, Донетчины и Волыни, пожалуй, солидарны больше, чем когда либо раньше. Все их местные проблемы и интересы меркнут перед чем-то единым общим: ускоренной деградацией шахт без видимой перспективы улучшений.

Именно поэтому многочисленные проекты по “увековечению” памяти об угледобыче в Украине, которые предлагают сейчас в рамках объявленного процесса трансформации угольных регионов, мягко говоря, - не самые гуманные решения. Все равно, как если бы врач, вместо того, чтобы лечить тяжело больного отца большого семейства, выбирал бы ему привселюдно могильную плиту и венки.

Но главное - можно еще поспорить: это пациент неизлечимо болен, или доктор безнадежен.

Предел возможностей

Большую часть 2021 года журналисты “ОстроВа” пытались изучать проблемы украинской угольной отрасли и предлагаемые способы их решения. Повод для этого был более чем важный: в 2020 году в правительстве стали как будто всерьез обсуждать сроки отказа от угледобычи и “озеленения” отечественной энергетики. В 2021 об этом говорили уже едва ли не с каждой политической трибуны.

Увенчался же год шахтерскими забастовками и гневным демонтажом одной из пока немногих в стране солнечных электростанций иностранным инвестором . Что весьма символично.

К зиме 2021 года внезапно выяснилось, что стране еще нужен уголь, а достать его уже нельзя.

По данным, которые регулярно публикует “Укрэнерго”, ТЭС и ТЭЦ продолжали удовлетворять треть потребности Украины в элекроэнергии.

Если годом ранее высокие показатели тепловой генерации достигались за счет атомной, которая отчасти простаивала ради сбыта угля, сейчас АЭС работают фактически на полную мощность, потому что угля стало не хватать, едва начались осенние холода. Внутренняя добыча упала, дешевый импорт заблокировала Россия.

Доля ТЭС и ТЭЦ в общем производстве электроэнергии сократилась в сравнении с концом декабря 2020 на добрых 17 процентов, но это, видимо, на ближайшие годы - предел. Солнечные и тепловые элекростанции дали совокупно символические шесть процентов. Правда, это вдвое больше, чем годом ранее.

От тепловой генерации зависима не только Украина. Продолжает сжигать уголь даже Германия - лидерка по продвижению “зеленой” энергетики в Европе. Обеим странам - и всем другим, кто имеет ТЭС, потребуется еще немало лет, чтобы обеспечить своих потребителей “чистой” электроэнергией.

Дилеммы власти

Хотя состояние государственных предприятий угольной отрасли - откровенно тяжелое, все их проблемы решаемы - если их так или иначе решать.

Из года в год шахтерские профсоюзы настаивают на 12 млрд бюджетных вливаний в угольную отрасль ежегодно в течение пары лет. По их расчетам, которые, впрочем, скорее всего, уже успели устареть, именно эта сумма должна помочь государственным предприятиям отрасли преодолеть кризис и выйти на самоокупаемость.

Закладываемое в бюджет финансирование все это время продолжает колебаться в пределах 3-4 млрд. Еще несколько миллиардов шахтерам бросают, как кость, в течение года, чтобы заглушить протесты.

Центр просят повысить закупочные цены: на иностранных биржах топливо гораздо дороже. Если нет, то справедливо компенсировать разницу. И позаботиться о закрытии или санации шахт, где себестоимость тонны может достигать и превышать 8-10 тысяч.

Сейчас убытки фактически делят солидарно все государственные угледобывающие предприятия, в том числе те, которые при другом подходе способным добывать до миллиона тонн в год вместо нынешних 10 или 100 тысяч.

Есть, правда, другая проблема. Некоторые из безнадежно убыточных шахт - градообразующие предприятия, закрытие их без готовых решений для местного населения и местных бюджетов безответственно.

В Донецкой областной военно-гражданской администрации говорят, что ищут решения для шахтеров сверхзатратных шахт Торецка в других городах области, где добывают уголь, но как справится с ущербом местный бюджет? До сих пор единственное, что предложили городу в качестве “проекта трансформации”, - теплица для выращивания томатов на 40 рабочих мест, а это даже не смешно.

Беда не только в том, что, осознавая проблему, ни правительства, ни местные органы власти не искали, куда и как подстелить соломку, чтобы облегчить боль и шок от падения экономики шахтерских городов и поселков после закрытия градообразующих предприятий.

Трудности правительства можно понять: “создавать рабочие места” - не дело власти, тем более - центральной. Местные общины демонстрируют убийственную предсказуемость предложенных проектов: технопарк - музей.

Что еще хуже, в этом их поддерживают местные власти, а за ними и внешние доноры: деньги получены, их требуется на что-то списать. Но региону не нужны технопарки в каждом городе, проект успешен только в том случае, если к промышленным площадкам уже есть интерес инвестора, констатируют в ВГА. Мало что вышло из тех, что уже были созданы.

А что "верхи"?

Общее направление государственной политики понятно, но, помимо направления, ничего нет. Создается впечатление, что правительство просто намерено все сметать на своем стремительном пути к светлому безуглеводному будущему.

Концепции реформирования угольной отрасли от Кабмина ждали весь год. Готовый, но не принятый документ тогдашний новый министр энергетики Юрий Витренко отозвал как будто для доработки в начале 2021. Над чем в ней до сих пор корпят лучшие умы Минэнерго - загадка.

Горняки констатируют, что в руководстве министерства нет больше ни одного специалиста-угольщика. То есть, проводить действительную реформу то ли некому, то ли некогда, то ли незачем. Отрасль, между тем, кажется, вошла в пике.

Хаос очевиден не только в финансировании, но и в управлении. Мало того, что ею фактически не управляют из центра, ею не управляют на местах: генеральные директора объединений и директора шахт, зачастую - скандально коррумпированные, меняются порой по три раза в год, ни один гендиректор не работает по контракту.

Никто, фактически, не несет ответственности за состояние вверенного госимущества и связанных с ним людей.

Банальная триада

Придет ли хотя бы на перспективные шахты инвестор, если они доведены до состояния, когда у них нет ничего, кроме миллионных долгов? Профсоюзы просят правительство хотя бы списать с угольных предприятий долги, которые те все равно не погасят. Сейчас угольщики если что и возмещают государственным фондам, то не тело долга, а начисленные на него проценты и штрафы.

Долги - если и вина угольщиков, то в меньшей мере: они - результат системного недофинансирования, перебоев с покрытием разницы между установленной в центре ценой и себестоимостью добытого угля, мошеннических схем с участием назначенных в центре гендиректоров и связанных с властями олигархов.

Пусть инвесторы опасаются вкладываться в проекты на востоке, но есть ведь шахтерские города и поселки на западе. Во “Львовугле” нашли инвестора, готового не только эксплуатировать готовые мощности, но и строить новые, но львовяне просят для него свободную экономическую зону, а Кабмин на просьбу не реагирует.

Таким образом, не меньше, а то и больше, чем в дефицит финансирования, решение упирается в планирование и время. Без первого может получиться хотя бы что-то, но без последних даже запрошенные профсоюзами 12 млрд в год просто закопают под землю - да что там, сколько уже закопали.

Чем занимается, в сухом остатке, правительство сейчас? Оно заговаривает проблему. И стимулирует на и без того политически неспокойном востоке развитие теорий заговора о намеренном вытеснении местного населения куда-нибудь на польские плантации или чешские стройки.

Хорошо бы наоборот: перестать говорить, пока нечего показывать.

Юлия Абибок, “ОстроВ”