Встречаю знакомую. Ей 80. Она сетует, что не может спать из-за «этих встреч», переживает, думает только об этом. Я легкомысленно уточняю, что за встречи, – со вздорной соседкой? Оказывается, встречи Лаврова с западными дипломатами, за которыми моя знакомая следит в новостях как некоторые наблюдают за событиями сериала. Я также легкомысленно отвечаю, что новостей не смотрю, и моя знакомая соглашается, что это, вероятно, правильно – так куда спокойнее и для сна, и для психики. А, казалось бы, ей переживать-то о чем? Но нет, она как раз вполне знает цену войны, пропустив ее через себя. Летом 2014 года они с сыном вышли из Луганска в сторону Станицы. Вещей брали немного, чтоб унести на себе. Накануне снаряд разорвался прямо в их уютном дворе, где всегда было много цветов. В доме рядом выпали стекла, оторвало балкон, а дверь их подъезда изрешетило. После этого моя знакомая с сыном приняли решение уехать. Ориентировались на Харьков, где была подруга, готовая их принять. Правда, у подруги была всего однушка, где она жила со взрослым сыном, но в таких ситуациях выбирать сложно. Сына моей приятельницы в пути задержали, долго расспрашивали, но отпустили. Осадок остался, не у нее, у сына. Он зарекся после возвращаться сюда, и все восемь лет свое слово держит. В Харькове было сложно. Квартира маленькая, людей много, полная неясность, как дальше. Сын без работы, деньги расходятся. Оказалось, что после месяца там пульсирующей мыслью было - сходить в свой туалет у себя дома и спать на своей кровати, в комнате без посторонних. Сына лихорадило – он лишился работы. Знакомая приняла решение вернуться домой при любой возможности, хоть без воды и света, но только к себе, в свою квартиру, такую любимую, как оказалось. Разлука была тяжелой. Сын дал понять, что дорога в Луганск ему заказана. Не может быть ничего, что заставило бы его вернуться домой. И потянулись долгие восемь лет. Вещи отправляла со знакомыми, инструкции по телефону: «Возьми там, должно лежать на второй полке». Для матери любая весточка от сына стала на вес золота. Пока ее сын метался, устраиваясь в новом городе, она подводила черту – война отняла сына. Да, жив, но он больше не вернется домой, и тот счастливый кусок жизни, когда дом был общим, и общим обед, остались за чертой, которой стал 2014 год. Моя знакомая говорит, что очень долго привыкала к одиночеству. По привычке готовила на двоих, варила кастрюлями борщ, спохватываясь, что ей его не съесть в одиночку. Ловила себя на том, что в каждом мужчине видит сына. Была у них такая привычка, по утрам она выходила встречать его с ночной смены. Он идет на встречу, а она стоит на повороте и узнает издали. Она долго еще ходила к тому повороту. И видела долго в смутных силуэтах родные очертания. Жизнь закрутила. Трудности у сына: о чем-то говорил, о чем-то догадывалась сама. На мою знакомую посыпались возрастные болезни. Сложно разобраться, болезнь это была или тот упавший во дворе снаряд – давление, бессонница, проблемы с ногами. Она винит войну. Была раньше куда здоровее, а война просто подкосила. История без динамики и выраженной трагедии, а между тем сколько любви в каждом слове матери о сыне, в каждом упоминании о нем. Ни слова критики или упрека. Да, негодник, уехал навсегда. Не убедить вернуться. Там нет дома, нет стабильности, нет большого дохода, но дом, свой дом оказался не нужен здесь. Набравшись смелости, я пишу ему: «Если с матерью что-то случится, приедешь?» И он лаконично отвечает: «Нет». И, я думаю, она приняла и это. Но любит. Так беззаветно могут любить только матери. О войне говорить сложно. Ее никто не хочет, в нее не верят и о ней не говорят. От нее смертельно устали за эти восемь лет. Мелкие трагедии вытеснили большой страх. Подорожали хлеб и проезд. Стало в разы дороже жить и страшно от того, что цены растут слишком стремительно. В соцсетях без купюр пишут о том, что этим подорожанием мы очень приблизились к Москве. Власть критикуют все и за все: за коммунальные и бытовые проблемы, за грязь, за старые маршрутки, за неубранные деревья после непогоды, за полные мусорные баки, за хамство людей и злобу на улицах, за плохую и безрадостную жизнь. Каждый здесь по-своему обречен. В 2014 году был шанс уехать. Сейчас этого шанса нет. Куда ехать, к кому и, самое главное, за что? Нет запасов денег на черный день и нет иллюзии, что где-то тебе будут рады. Многие прошли уже через эту иллюзию лучшей жизни там, где нас нет. Многие живут здесь, растягивая свои доходы от зарплаты до аванса, от вечернего пива до утра. Так будто бы проще. В вечерней очереди передо мной три незнакомых между собой покупателя берут крепкое спиртное и дешевую еду. Одеты так себе. И в каждой бутылке выход из стресса, по крайней мере, на сегодня. Нехитрый способ уйти от проблем не уезжая отсюда. О войне не говорят. Многие не смотрят новостей и не комментируют услышанного. Спокойное принятие неизбежности. Ничего не поменять, ни на что уже не повлиять. У большей части нашей улицы так вот, в разные стороны, уехали дети. И также без обратного билета домой. Так что может быть хуже для них? Смерть? Для стариков куда страшнее смерти одиночество, которое стало для каждого самой мучительной из пыток в своей одиночной камере – звонком пустом доме, который оказался никому не нужен. О войне не говорят в анонимных группах социальных сетей. О ней не говорят на улицах. Тема выгорела, стала шелухой на губах. Даже сейчас, когда из всех щелей нас убеждают, что Украина собирается напасть. Приелось. Жизнь стала делиться на короткие отрезки трудностей и маленьких трагедий, которые заслоняют что-то очень важное, которое за этим восемь лет тоже потеряло всякую цену – кем мы будем, с кем и под кем. Ольга Кучер, Луганск, для "ОстроВа"
