Забавно, но я чувствую себя деревом, именуемым в народе "бесстыдницей". С каждой переменой я сбрасываю с себя что-то старое, оставаясь беззащитной, голой, пока еще уязвимой для любых ударов судьбы. Почему-то вспоминается, как в девяностые по снегу кто-то тащил на встречу нам с подругой на санках мешок с туалетной бумагой. Роскошь в эпоху талонов. Отец, копающий ямы за еду. Безденежье, неразбериха. Подруга потом скажет мне, пожав плечами "Так жили тогда все, это было нормально". Наверное, сейчас у меня есть иммунитет ко всему. И какие-то навыки выживания, которые вспоминают в старости и о которых неохотно слушают внуки. После 90-х был 2014-й. Тогда я поняла, что это время не про стыд или стеснение. Я пошла в Дом Правительство просить еду, талоны, детское питание. Мне не было стыдно. Я стучала в кабинеты "министров". Я ждала месяц, пока не поняла, что ровным счетом никому нет дела до нас. На фоне всего происходящего мы были пылью. Наверное, кто-то успел сколотить миллион тогда. Кто-то – сейчас. Время новых схем заработка, хитросплетений и новых связей. Потом многие будут думать, что тоже могли взлететь на украинских пенсиях, доставке посылок, обналичивании денег с карточек. Кто-то ведь успел, поймав эту волну. Новое поколение ловит ее сейчас: "Помогу пройти идентификацию". Это от 1000 до 5000 рублей со старого человека. Есть те, кто умудряется заочно оформлять украинские пенсии и заново пересчитывать российские за 6000 рублей независимо от результата. На спрос найдётся предложение. Острая нехватка специалистов рабочих профессий. Нет автоэлектриков, механиков, ремонтников. Все – где-то. Уже нелепо говорить о довоенных связях. Новый отсчет отношений, жизни и ценностей с 2014 года. Все чаще рядом говорят: "А мы ведь не уезжали тогда никуда". Гордость, что смогли пережить и выдержать всё. Новые формы ценностей. "Мы даже консервировали тем летом". И на фоне этого новое понимание, что нужно гордиться этим опытом. Множество отмерших строк в телефонном блокноте: украинские телефонные номера, номера умерших за эти 10 лет знакомых и друзей. Связи, оборванные сменой номеров или смертью. 10 лет – огромный кусок жизни. Щемящее чувство: чего ты достиг за это время, что смог, чего добился? А как жил бы, если бы ничего не произошло тогда? Попытки смоделировать другую реальность, представить, как могло быть иначе. Новые истории про "ту" жизнь. Странное чувство стыда вместо гордости. Смогла ли я? Обеспечивала ли достаточно? Защищала? Обломки детских площадок, когда мы остро нуждались в них. Разрушенное кафе и мой малыш на его фоне. Его детские приключения. Как оказалось, мост, где мы проводили лето на коляске, заминирован. Река, на которой подростку оторвет стопу – возле нее мы провели все десять лет. Покупка штор, линолеума, обоев в класс за наш счет. Поиски врачей. Попытки жить хорошо. Разбитая школа рядом. Машина, в которую попал снаряд, а она стала аттракционом для нас. Пока все это разрозненные кусочки нашей жизни Пазл, который еще не сложился. Мы вместе. Все это время вместе. Не разрывая рук. Когда-то это станет историей. И все равно щемящее чувство вины: "Я могла бы сделать больше и больше дать". Какой причудливый узор жизни. Подружка покупает дочери квартиру в Ростове, чтобы она там училась. Ее заработанные миллионы за эти десять лет. Другая подружка, - так и не родившая из страха рожать в это непростое время. Неповторимые узоры судеб и острое желание реветь, когда система пройдется по тебе в очередной раз безжалостным механизмом непрофессионализма: "Берите талон" и "Не нужно было еб…м щелкать, когда вызывали". Местный колорит, наложенный на российские правила. Уже нельзя так, по знакомству или живой очереди. Талоны, система, запись. Мы учимся жить по новым правилам. Иногда я думаю, что все это ведь не так просто: многочасовые очереди, замена документов, новое буквально все – ты новый гражданин другой страны. Тебя поставили перед новой реальностью, не оставив иного выбора, кроме как отказаться от своей прошлой жизни. Страшно оттого, что где-то ты можешь не выдержать всего этого. Новая кора на беззащитном стволе. Иногда – ты крепкое дерево, а иногда – бесстыдница, с которой с каждой переменой по живому снимают кору. Ольга Кучер, Луганск, для «ОстроВа»
