Олег Газманов зарядил в Инстраграмме пост о том, как он счастлив от того, что вот уже пять лет Крымнаш. То есть их. И ещё более он счастлив, что все важные новости и события шли в сопровождении его песен. Там, конечно, под этим постом разгорелся холивар о том, что отжали по беспределу, а он в ответ: «Поплачьте, но он наш». И я хочу сказать, что пять лет - практически для любого события – срок. И я поначалу была свято и наивно уверена, что можно буквально всё отмотать назад. Что поймут, покаются, сбегут… Но мы всё-таки говорим о сроке в пять лет... И всё чаще в «республиканских» газетах и передачах звучит тема того, что человек возглавлял своё подразделение все пять лет. Или не покидал город тем летом, пять лет назад, и продолжает работать на своём месте и по сей день. И если бы речь шла о паре месяцев, это было бы ничтожно. Но когда речь идёт о периоде в пять лет, - при всём скепсисе я понимаю, что это большой кусок жизни. Появилась мода хвалиться тем, что был здесь всё это время. Даже если уезжал, то вернулся. А если не уезжал, то это вообще как о покорении Эвереста. И об этом говорят всё чаще, подчёркивая эту деталь биографии как какую-то особенную черту, как признак преданности и идейности. Мой приятель врач последние пять лет работает в Луганске, как и всю свою жизнь до этого. Но он не из тех, кто стал бы рисковать летом 2014 года, и, конечно он выехал. Конечно, на курорт. С чемоданом белых брюк, панамой и тугим кошельком, - чтобы это был настоящий отпуск, а не бегство из военного города. И пил он коктейли, и грелся на солнце, и следил за новостям, как за боевичком в реальном времени. А потом к ним постучали украинские военные – расспросить, кто они, откуда, надолго ли? Так, дежурный визит… А он уже размахнулся открыть здесь своё дело, если эта военная канитель в Луганске подзавязнет. Ну, не из тех он, кто на пузе да в окопах. И тут этот дежурный визит. А с ним сын, невестка, внучка, жена, сваты, ужин на столе, шум, застолье. А тут под козырёк: надолго ли к нам? И его понесло. Он тем военным всё, что думал и о них, и о войне, и о референдуме сказал. За спиной тылы, так сказать, запах майонеза, сытный ужин, всё его семейство. И он им по первое число – где моя помощь как беженцу? Где деньги, которые для моей семьи выделены? Где отношение ко мне должным образом, как к пострадавшему в зоне конфликта? Военные чуть ошалели. Уточнили состав семьи, козырнули и в двери. А на утро принесли повесточку для сына. Не помощь на блюдце, выплаты или паёк, чем он им там глаза колол, а повестку. Сын-то у него и вправду призывного возраста. Ну, что сказать, семью сына они с тестем быстрее любого паровоза машиной домчали в Борисполь и первым же самолётом на землю обетованную. С теми же панамами и белыми брюками – обживайся, мы поможем. А ему самому тот украинский городишко тоже заказан – куда ему деваться? И он порулил домой. Коллеги его уровня возвращались в октябре, когда свет-вода уже были, а он примчал сразу же. Типа, он за идею. И работает все пять лет здесь. О чём всем и рассказывает, умалчивая о первой части Марлезонского балета, когда из-за его длинного языка семья распалась, и он вынужден был вернуться домой раньше всех сроков здравомыслия. Такая вот странная история, хотя если рассказывать её в духе местного времени, звучала бы она вполне благочестиво: мол врач был на боевом посту все пять лет с осени 2014 года, оказывая квалифицированную помощь всем обратившимся. По таксе 300 рублей за консультацию. Об этой детали, конечно, история тоже умалчивает, потому что в «республике», как известно, медицина бесплатна. Примеров таких вот «идей» и «преданности» великое множество. Даже копать глубоко не нужно. Я знаю с десяток учительниц, кто до войны прозябал в школе, мечтая о карьере и больших деньгах. Но за душой, если что и было – так это свободный английский, которым по тем временам могли похвалиться очень и очень многие. И прозябали барышни в системе образования, мечтая о большом и светлом. А тут, сразу с возвращением в Луганск электричества, на украинских сайтах чёрным по белому – требуются. Основное требование – разговорный английский и высшее образование. И ни куда-то там, а в организацию международного значения, где заработная плата идёт по такой же международной таксе только в гривневом эквиваленте. И брали тогда буквально всех, кто мог пройти то собеседование на английском. Выбора-то особого не было. И для тех барышень-учительниц пять лет – не просто время. Это самооценка, это обучение, это уверенность, это стабильность, это отпуск за рубежом, это чай-кофе бесплатно, это уважение, это поездки с водителем, служебный телефон, свой рабочий новёхонький ноут, новый офис, где от вахтёра до уборщицы все в полупоклоне. И пусть они домой, как и все, ездят маршрутками, но кто-то сидит на работе за копейки, а у них командировки, карьерный рост, непонятная должность на иностранный манер и вообще всё, о чём пять лет назад могла только мечтать та школьная учительница. И зная всю эту странную подноготную чуть глубже, я вам точно могу сказать: почти все они буквально молятся о том, чтобы война не заканчивалась. Чтобы тот военный конфликт продолжался ещё и ещё. Потому что кушать хочется всегда, хочется путешествовать, хорошо одеваться, закончить ремонт и начать следующий. И хочется не только сейчас на сейчас иметь какую-то стабильность, но и впрок. И каждая из них с поклоном и в прыжке стремится выполнять каждое поручение тех иностранных делегатов, в руках которых их судьба. И наблюдать за этим трогательно и забавно. И если, на секундочку, этот конфликт хоть как-то закончится, выйдет отсюда эта миссия, закроется офис, то барышни с большими амбициями начнут снова искать работу. Но после десятков тысяч гривен переходить на твердый рубль в школе, как вы понимаете, самый страшный из возможных кошмаров. И бегут те барышни как в марафоне, кто быстрее, чтобы быть любимой женой, лучшей по профессии и самой незаменимой, молясь только об одном, чтобы война шла как можно дольше. Ольга Кучер, Луганск, специально для «ОстроВа»
