Я стою в очереди под местным госбанком. Кто не в курсе – он здесь один единственный имеет статус банка. Все остальное - коммерческие центры, специализирующиеся на съеме украинских пенсий у бабушек, с жесточайшей конкуренцией и массой подстав. Так вот, я стою под банком. Я пришла за двадцать минут до окончания обеденного перерыва, и уже Бог знает какая в очереди. Ждем на улице, невзирая на холод. Дисциплина здесь железная – пускают по несколько человек, и, даже, если удастся обмануть очередь снаружи, то есть еще охранник внутри, который навроде цербера – выкрикивает команды и пресекает всякие потасовки, которых хватает сполна. Собственно, очереди, получается, три: к операционистам наверх по поводу карточек; на оплату к кассирам; и к банкомату, куда запускают также по строгой очереди и всего по два человека. Ждать на улице - жутко холодно, зима пробирает до кончиков пальцев, и от этого стоять не хочется совсем. К парикмахерской рядом подъезжает машина и мама помогает выбраться из нее одноногому парню. Она помогает во всем: с костылями, подает руку, поддерживает. Мама суетится вокруг парня, а ему, судя по всему, неловко в его новом статусе – выйти трудно, приловчиться к костылям не выходит, прыгать на них - еще сложнее. А ирония в том, что на его матери яркие резиновые сапоги с символикой английского флага. Нам здесь так часто рассказывают о НАТОвском оружии… После стрижки он долго стоит на пороге парикмахерской, и они с мамой говорят за жизнь со знакомой парикмахершей. Он, опираясь на перила, а мама поддерживая его сбоку. И таких вокруг множество - чуть изумленных, озадаченных, пытающихся принять свое новое положение и равняться на таких же – больницы переполнены. А между тем пытается пройти без очереди женщина. Ловко, между тремя очередями в узкую прореху двери, рьяно охраняемую снаружи очередью. Ее замечают, и дверь захлопывают вместе с ней – прижимая ее в проеме. Ей бы нырнуть внутрь, но очередь давит что есть силы, и женщина неожиданно выскакивает и бьет обидчиков, размахивая кулаками и сумкой. «Я - инвалид». И ответ всей очереди в унисон незамедлителен: «Мы все здесь инвалиды». Психических вокруг множество. Тех, кто заводится с пол-оборота. Кто готов кулаками отстаивать свои интересы и вымещать злобу на остальных. Это какой-то тотальный, зашкаливающий психоз. Агрессия, висящая в воздухе и выплескиваемая в таких вот стычках. Очередь отступает: «Вот дура, еще покалечит». А «инвалид» долго не может успокоиться и машет сумкой, прежде чем зайти без всяких препятствий в банк – ее уже никто не пытается останавливать. К толпе подходят российские военные. Национальность видна во всем – в говоре, в круглых лицах. Они едва стоят на ногах от выпитого и цепляются к бабушкам в очереди. Берут интервью на предмет их отношения к этой войне. Кто-то отворачивается, кто-то пытается стоять, опустив голову, а кто-то показательно благодарит, от всех. И россияне достают телефоны, чтобы кому-то на том конце провода дать послушать, что здесь говорят об их роли в этой войне. Они заходят в банк без очереди – это понятно. Но один из них пьян и грязен настолько, что не может стоять, и охранник их не пускает, тогда товарищи сообща пытаются ему помочь – долго ищут его карточку, потом запоминают пинкод, а параллельно цепляются к бабушкам: «Бабуля, вам деньги нужны?» Люди шарахаются, боятся, стараются отвечать так, чтобы не попасть впросак: «Сыночек, нам платят пенсию, спасибо вашему президенту». И бочком отходят, опасаясь провокации. Одна из старушек на выдерживает и по-стариковски плачет: «А моего сына убили». Кто и когда неясно, но она ни к кому и не обращается, отворачивается со своим горем и отказывается от денег «За сына». А после военные долго ищут тысячу, чтобы дать той бабушке за ее убитого сына… Грязные, уставшие, пьяные. «Мы у вас здесь деньги зарабатываем, мы по контракту», - не скрывают они. И глядя на них, с обмороженными пальцами и обветренными лицами каждый думает, как хорошо, что свой муж или сын не рядом с ними, а дома, пусть и без работы. Уже в банке сидит колясочник с такой же свежей ампутацией ноги. Говорит нарочито громко, будто для очереди: «Я теперь инвалид», а после долго лает, умело подражая собакам. Шутит, вероятно, но никто не произносит ни слова. Он сидит в своей новой коляске, в новой военной форме и лает, а девушка рядом не сводит с него влюбленных глаз, не понимая еще, что все это навсегда – инвалидность, шутки, бравада, истории, эти попытки эпатировать толпу бабушек в банке… Женщина рядом декламирует: «Мы – беженцы, я еще ничего не знаю, помогите заплатить». И кассир говорит кому-то, что таких вот много сейчас, от этого до поднебесья взлетела аренда квартир, от этого пробки на дорогах и классы переполнены. И все вместе будто аллегория – бабушки платят коммуналку, чтобы не задолжать, а молодые парни без ног идут без очереди. А уже вечером мой знакомый говорит, что поедет завтра за своими путинскими десятью тысяч – сейчас перестали ловить и стали выпускать на границе мужчин. Только россияне спрашивают, почему не пошел воевать, но даже так выпускают, от этого и давки и километровые очереди перед пограничными пунктами пропуска. После часа стояния в очереди я ухожу – растрепанная, замерзшая, изумленная. Картинки, к которым не привыкнуть… Ольга Кучер, Луганск, для «ОстроВа»
