По порядку выйдет немного. В августе позвонил учитель моего ребенка узнать, буду ли я принимать участие в сентябрьском референдуме. Смахивало на то, что она прощупывает почву, обзванивая всех родителей. Она даже нарушила свой личный завет – не звонить никому со своего телефона, потому что последние три года показали, что даже номер телефона учителя может быть темой спекуляции и признаком особого расположения. Хотя, наверное, нужно начать с другого. Например, с того, что мы получили по 10 000 российских рублей помощи «беженцам», которые здесь называют «путинскими». Каждый выбирал свой маршрут – своим ходом, за деньги с перевозчиком, с частичной оплатой. И это оказалось новым испытанием для многих. А для кого-то новым источником заработка – для тех, кто возит стариков по 2200 рублей + 50 рублей за заполнение вместо них заявлений. Хотя и это, наверное, совсем не об этом. Украина не была никогда настолько далеко как сейчас. Даже во время обстрелов в 2014 году не было такой бездны, пропасти и такого ужаса, как сейчас. Гривны нет в ходу. Ее остатки принимают по курсу 1 рубль к 1.50 гривны и только в магазинах. Ее не обменять в обменниках и не продать. Ее не купить и ею никак не воспользоваться. Деньги внезапно стали мертвым капиталом, который обесценивается с каждый днем. В магазинах нет сдачи, если вы хотите расплатиться гривной и у вас нет под расчет. С февраля заблокирован Водафон. И это тоже стало проблемой, потому что к украинскому оператору были привязаны банковские карты. Чтобы воспользоваться своими деньгами на украинских картах все стало неимоверно сложным – нужно выезжать к границе, где пробивается Водафон, нужно, чтобы местный оператор был подключен к интернету, чтобы зайти и проверить состояние своего счета. Для многих все вместе оказалось неимоверно сложным, и здесь снова пришли на помощь те, кто готов помочь за свой процент – перевести деньги, снять их, помочь разобраться. Внезапно вернулись 2014-2015 годы, когда на чью-то растерянность находились те, кто готов был на ней зарабатывать. И снова я не о том. Все, с кем была связь по Водафону, стали недоступны. Вайбер объявили вражеским и куда-то враз исчезли все те, с кем ты общался только по Вайберу. А вместе с ним Фейсбук и Инстаграм. И твой круг общения внезапно сузился только до абонентов местной телефонной связи, которые как и ты успели поменять принадлежность к украинскому оператору связи, на российского оператора, сменив первые три цифры номера. Вы, наверное, не понимаете меня, а я ведь и сама не понимаю, о чем я. Что происходит? Каждый учебный день моего ребенка будет начинаться с гимна России. Новые учебники, новые дисциплины, нехватка учителей. Миграция – уехал, вернулся, с освобожденных территорий. Новый статус. «Мужа не должны пока мобилизовать – мы с освобожденных территорий». Страх, поголовный страх мобилизации. Истории про отпуск и слезы, тихие и самые страшные слезы в очереди – погиб брат, муж, сын… И снова разговоры про море, за жизнь, перестуки молотков по соседству. Так ведь бывает. Кто-то погибает, а кто-то строит себе новый дом – рядом, на виду. Потому что жизнь и смерть всегда шли рука об руку. «Не переживайте, Украина скоро вас всех освободит», - успокаивает всех мой знакомый. Он проехал половину Европы, чтобы из Киева вернуться в Луганск. Красная цена на такие туры – 450 евро с человека. Через Грузию, Польшу, Литву. Их было трое, и они потратили стоимость машины, чтобы вернуться домой из Киева. Последний в их жизни тур-вояж. Таких вокруг тоже много, кто готов платить, чтобы вернуться туда, где есть жилье и работа, где привычно жить, но нет будущего. Друзья говорят, что Луганск скоро станет вторым Грозным – прекрасным городом на зависть всем. И я слышу в их голосе нотки зависти и неодобрения. Наш город будут строить за счет их российских налогов. Мы стали для них вечной головной болью, вечным нищим по соседству и той бездонной ямой, которую никогда не наполнить. Они устали от историй про нас – о ранениях, о голоде, о стариках. Им хочется жить как прежде, а мы стали их тенью, их кошмаром. «Вам даже одеяла в гуманитарку нужно класть новые», - жалуются они. В воздухе предстоящий референдум. Вся жизнь стала как бы до него. Успеть до него, закончить что-то до него или дождаться его, чтобы посмотреть, как жить дальше. Например, не продавать недвижимость. Или не спешить с какими-то решениями. Типа, дальше будет видно. Вам понятно, о чем я? И мне нет. И так непонятно как сейчас мне не было еще никогда. Но вместе с тем есть какая-то общая тенденция рвать и толкать локтями, пока не случился час Х – выпихивать детей по бесплатным путевкам в лагерь, искать возможность для получения гуманитарки, выезжать куда-то… Время, когда по своему сиротскому статусу еще можно что-то урвать. Нет, я не понимаю, о чем я. Но я живу в этом, я вижу это каждый день. Сыну моей знакомой восемь, и он одет на следующие 12 лет именно за счет гуманитарки. Только эта история уже не о нас, а об Украине, где моя знакомая жарила каждый день шашлык, потому что удачно попала на раздачу гуманитарки. И в первую очередь она помогла своей семье, о чем уже здесь охотно рассказывает ее мать. И еще интересный момент – никто из выехавших знакомых как бы тяжело ему сейчас ни пришлось не хочет возвращаться сюда. Они готовы жить на съёме, в чужих квартирах и городах, только не здесь. Здесь остались квартиры, но их здесь нет и не будет уже никогда. Они стали здесь чужими. Мы стали чужими и наш новый мир стал чужим. Иногда они просят сделать что-то для них. Но все реже. Как оказалось в этой новой жизни можно жить без всего, даже без прошлого. Каждый день мы видим калек. Их много и почти всегда они выглядят растерянными. Я не видела ни одного парня без конечностей, кто был бы бодр в своем новом статусе. И смотреть на них просто так не выходит. Даже не разбираясь в том сам он пошел или его забрали, ты понимаешь, что это огромные жернова, в которые люди попадают тысячами, погибая тысячами. И еще ты стал как бы чужим в своем родном городе, растоптанном броней и колесами чужих машин без номеров. Ты жмешься к обочине, пропуская их вперед. Свой чужой в таком же своем и чужом городе. Ольга Кучер, Луганск, специально для «ОстроВа»
