Сергей Гайдай – глава Луганской областной военной администрации. По состоянию на сегодня, большая часть области оккупирована врагом. Деятельность команды Гайдая постепенно переключилась на помощь переселенцам,которые переехали из Луганской области в другие регионы Украины. Они нуждаются практически во всем: еда и вода, правовой статус, выплаты от государства, крыша над головой и не материальное – ответ на вопрос: что будет дальше? Журналист «ОстроВа» позвонил Сергею Гайдаю чтоб выяснить, каковы текущие потребности переселенцев с Луганщины, почему врагу удалось захватить почти всю территорию области, и когда глава ОВА пережил самый сильный шок. – Сергей, расскажите, пожалуйста, где сейчас находитесь Вы и ваша команда? Как построена ваша работа сейчас? – Команда на 95% находится в Днепре и остальных регионах Украины. Они эвакуировались в принципе, с первых дней вторжения, чтобы не было областной администрации непосредственно в Северодонецке, потому что это было чревато повторением Николаевского сценария, когда все четко понимали, где находится областная администрация и куда нужно стрелять. Те, кто работает с гуманитарными штабами возле Луганской области, это буквально больше 10 человек, они находятся в Днепропетровской области и в Донецкой. До последнего момента, пока еще можно было находиться, они были в Северодонецке и Лисичанске. Плюс, у нас же в самом начале, к сожалению, военные оставили 70% области. Это было правильное решение, потому что мы бы такую линию обороны не выдержали бы. И то, что мы пятый месяц держим Луганскую область, хоть и в самом небольшом, на сегодняшний день, объеме, это показатель того, что стратегия была выбрана правильно. Что сейчас? Сейчас, после того, как поездки стали уже невозможными, работа разделилась на две части. Одно направление: мы каждый день на связи с нашими военными. Как с подразделениями, которые держат непосредственно оборону, так и с командованием. Получаем от них какие-то заказы: где-то нужно транспорт достать, где-то есть нужда в строительном оборудовании для строительства укреплений. И стараемся это максимально быстро предоставлять. Вторая часть работы – это работа с людьми, которые выехали в эвакуацию. Таких людей более 300 тысяч. Мы открываем по всей Украине наши гуманитарные центры. Понятно, что хотелось бы их открыть уже везде, но пока что шаг за шагом определяем, где больше переселенцев. Открываем гуманитарные штабы, где мы принимаем людей и помогаем им в плане каких-то консультаций, помощи с регистрацией, что касается медицины, образования для детей. Если бизнес обращается, мы помогаем перерегистрироваться где-то в других областях. Плюс, по жилью. Словом, ведем всю нужную работу с нашими луганчанами, которые выехали в вынужденную эвакуацию. – Есть ли у вас уже финальное понимание, в каких регионах распределились эти 300 тысяч переселенцев? – По грубым подсчетам, да, есть. Просто какая-то часть людей еще не зарегистрировалась, не получили статус ВПО. Поэтому цифры где-то не будут соответствовать реальность. Но в большинстве своем, люди выехали недалеко от Луганщины: Харьковская, Донецкая и Днепропетровская области. Еще есть несколько областей на западе нашей страны, где сосредоточено много наших людей: и Львовская область, и Ивано-Франковская. Но есть люди и в Тернополе, и в Ровно, и в Полтаве. Более 300 тысяч человек – это же огромное количество людей. – Целый крупный город. – Да, три Северодонецка, грубо говоря. Вот они поехали кто куда. Кто мог - выезжал своими силами. У кого были какие-то деньги, - те начали даже какой-то бизнес открывать на местах. У кого-то просто была возможность выехать на своем транспорте – они поехали куда-то к родственникам. Кто-то не имел вообще никаких возможностей выехать, и мы им помогали эвакуироваться на автобусах и поездах. Они приезжали в новое место, их волонтеры встречали в других областях. Это было достаточно «рандомно». Если сегодня поезд, который эвакуирует людей, отвозит в Ровно, то их в городе уже ждут. Завтра, например, где-то людей встречают во Львове. Послезавтра – в Тернополе. По всей Украине люди разбросаны. Мы сейчас стараемся определить максимально точно: кто и где. Мы сделали запросы во все области, чтобы понимать, где, допустим, находятся наши больные, в каких медицинских учреждениях? В какие общежития ВУЗов поселили наших людей? Потому что в сентябре начнется новый учебный год и скорее всего, людей попросят оставить помещения, куда приедут студенты. Сейчас мы все это мониторим, чтобы понять: кому нужна медицинская помощь и мы можем помочь это бесплатно сделать, а кому нужно будет решить проблему с жильем в сентябре. И возможно, даже кого-то будем перемещать. Если у нас есть две тысячи человек в Волынской области, и они все сейчас живут в общежитии, то мы понимаем, что в сентябре им нужно будет переезжать. И на сегодняшний день у нас есть такой себе «виртуальный банк жилья». То есть, мы знаем, что в Ровно есть санаторий, который сможет принять 3000 человек. Я образно сейчас, но вы понимаете, о чем я. – А расскажите пожалуйста об этом виртуальном банке жилья чуть детальнее? И с какими основными проблемами переселенцы сталкиваются сейчас? – По жилью. У нас есть несколько вариантов. Это санатории или какие-то здания, которые можно привести в порядок и создать там условия для жизни людей. Например, заброшенное общежитие какого-то ВУЗа, ПТУ или школы. У нас очень хорошие, налаженные отношения с «международниками», которые готовы профинансировать какой-то легкий ремонт, чтобы помещение было абсолютно пригодным для жилья. Еще один вариант – какие-то санатории, которые не работали раньше. То же самое – приводим их в чувства, чтобы там могли жить люди. Где-то у международников есть какие-то шелтеры, куда уже можно сразу переезжать. Проблем у людей – миллион. Потому что люди жили себе спокойной мирной жизнью у себя в домах, в квартирах. Но некоторым пришлось бросить вообще все и уехать. Иногда люди не могли и документы забрать, потому что находились в бомбоубежищах, в дом прилетела бомба и все сгорело. Но люди выжили, потому что были в бомбоубежищах. И вот они поехали в эвакуацию, они без ничего и никто завалы там не разбирал, потому что там все горит. И обстрелы продолжаются. Это как вариант. Кому-то повезло, и он живет у родственников, а кому-то - нет. Опять же, когда ты живешь в своей квартире, ты платишь только коммуналку. А когда на съемной, то еще и аренду. Плюс, проблема с работой. Сейчас мы будем думать и собирать пул по крупным предприятиям с вопросом «А где нужны какие-то рабочие руки и в каких направлениях?». Где-то это связано с программным обеспечением, а где-то нужны какие-то сантехники, водители, возможно, строители. Это все уже в процессе. Плюс, у нас есть возможность раздавать гуманитарные наборы. Если у людей совсем-совсем тяжелая ситуация, и работу они найти не могут, и с деньгами напряженка, они получают от международников какую-то разовую помощь, плюс они получили от государства. Не всегда она приходит вовремя, поэтому, иногда мы раздаем продуктовые наборы, наборы индивидуальной гигиены. Даже не знаю как объяснить: это обычные гуманитарные вопросы, которые нужно решать постоянно. – За эти пять месяцев вам пришлось пережить немало стрессовых ситуаций. Какая из них заставила вас реально бояться за свою жизнь? – Вы знаете, какой-то страх, конечно, присутствовал всегда. Если люди говорили, что они не боятся обстрелов, то они либо врут, либо под обстрелами не были. Потому что обстрел – это реально страшно. Каждая поездка в Северодонецк, Лисичанск, Кременную, Рубежное, не важно куда, это всегда была лотерея. Потому что вся территория Луганской области обстреливалась без исключения. И когда и куда прилетит мина или снаряд – никто никогда не знал. Я один раз в Северодонецке встретился в больнице с французскими журналистами. Чуть больше часа мы с ними говорили, и практически час длился обстрел. Понятно, что мы в помещении, и оно практически защищено, но тем не менее, никакой гарантии, что не прилетит именно туда, не было. А одна встреча была в Лисичанске, по-моему, со швейцарской журналисткой. И вот она сидела напротив меня, в бронежилете, в шлеме. И говорит: а вы не боитесь? А я говорю: «Все боятся. Есть здравый страх, не панический. Но мы с вами можем сидеть здесь, в этом помещении, и вы в шлеме и бронежилете… Но если прилетит авиабомба, это вам не поможет». И через день вот это здание , где мы находились, расстреляли ракетами полностью, в хлам. Я потом ей фотографии еще сбрасывал. Поэтому, сказать, что был какой-то страх за собственную жизнь – нет. Панического страха не было. Но скажу вам такое. Это, может быть, сугубо личное, но, тем не менее, я готов поделиться. Максимальные переживания всегда были до того момента, пока ты не сел в машину и не поехал в какой-то населенный пункт, где идет обстрел. Не важно, по каким вопросам: нужно узнать, что с медициной в городе или с гуманитарными грузами в штабах. Нужно узнать, что с водой, нужно поговорить с военными, уточнить, что им нужно, чем помочь, решить какие-то вопросы. Садишься в машину – и есть чувство мандража. Когда уже едешь, то понимаешь, что если прилетит, то страшно или не страшно – оно тебе не поможет. Плюс, вот эти ДРГшники, которые охотились тогда еще за двумя главами областных администраций – Луганской и Донецкой. И мы это точно знали. Кадыровцы, которые тоже очень хотели нас поймать. Да, это ежедневная группа риска. У нас самая страшная война среди всего, что происходит в Украине. Потому что у нас самые подготовленные войска зашли, самое большое количество сюда бросили артиллерии, которая все расстреливает, поэтому тут очень тяжело. Плотность огня в Луганской и Донецкой области не сравнится ни с какими другими областями в принципе. Так что да, мандраж был. Но садишься в машину, поехал – и все. Уже думаешь о работе, где-то думаешь о том, как достать очередные квадрокоптеры или броневики военным, или где еще водителя найти, потому что водители бояться ездить и некоторые отказываются. Бывало, нам прямо в грузовики прилетали мины. Поэтому, это ежедневная работа, которая нивелирует определенные чувства или ощущения. Человек ко всему привыкает, к сожалению. – Раз уж мы о личном: в чем вы видите свои ошибки за эти пять месяцев? – Я не буду себя хвалить, потому что не один я работал. Работало много людей на то, чтобы все получалось. Поэтому, могу сказать, что глобально, в принципе, каких-то больших ошибок у нас не было. У нас самые ужасные были условия среди всей Украины, потому что напомню, что 70% области наши военные оставили сразу. И мы не понимали какое-то время, а где они остановятся? А где будет проходить линия фронта? Вот одна из историй: у нас было порядка ста школьных автобусов. Они были разбросаны по всей территории области. То есть, в каждой ОТГ были школьные автобусы. В зависимости от размеров ОТГ зависело и их количество: у кого-то 1, у кого-то – 2, у кого-то – 5. И учитывая то, что мы не знали, какую территорию мы оставили, я не мог даже дать команду, чтобы эти автобусы куда-то выехали. Потому что как я могу сказать Старобельску: «А ну-ка, вывезите все свои автобусы?». А если бы перед Старобельском остановилась линия фронта? Тогда бы нужно было эвакуировать людей, а мы у них забрали автобусы. Или какие-то другие населенные пункты. Но в конечном итоге, к сожалению, мы оставили на оккупированной территории больше 100 автобусов. Вот это как вариант. Потом, то, что касается обороны. Вот смотрите: мы не военные, мы не знаем, где нужно копать, где строить защитные сооружения. Но мы всегда в помощь военным. Я же не могу построить капонир для танка, например. Потому что придет какой-нибудь офицер и скажет: «Сергей Владимирович, а зачем вы его построили здесь? Если нам нужно на километр впереди. Или вправо». Или окопы здесь, а должны быть с левой стороны, по диагонали. В этих военных нюансах, с какой стороны нужно выстраивать оборону, с какой стороны они будут выстраивать тяжелую технику, с какой пехоту и так далее – мы этого не знаем. Но мы как бы в помощь. Все, что нас просили – мы все делали. Я не буду рассказывать, насколько мы делали хорошо или плохо. Наверное, лучшую оценку нам могут дать военные. Поговорить с Нацгвардией, с пограничниками, с определенными бригадами, которые у нас стояли. Вот они нам могут дать оценку. Потому что мы работали непосредственно с ними. У нас есть начальник погранотряда, с которым я постоянно в нон-стоп контакте. И он звонит или пишет: Сергей Владимирович, нам нужны тепловизоры. А у нас тепловизоров уже нет на складе. Но я понимаю, что они нужны. Значит, нужно подниматься, делать и так дальше. Наверное, мне, как любому руководителю, хотелось вывезти 100% людей, всех эвакуировать. Чтобы и боевые действия выглядели по-другому, и чтобы меньше людей погибло. Но здесь же тоже нюанс: не все же хотели выезжать. – Да, помимо тех, кто объективно не мог уехать, были еще и «ждуны» русского мира… – Эти ждуны… Я когда-нибудь напишу книгу об этом, но историй с людьми, которых мы эвакуировали, их просто немереное количество. Иногда просят по определенному адресу: пожалуйста, заберите моих родителей. И у меня первый вопрос: «А какого, извините, вы раньше их не забрали?». А второй вопрос: окей, хорошо. Мы собрали группу, отправили, приехали. И выходит какая-нибудь барышня и говорит: «Ну вы тут подождите, у меня сейчас супруг допьет кофе». А тут прилетает справа, слева и ты понимаешь, что еще минут 15 и никто никогда уже кофе пить не будет в принципе. Или вот операция по Белогоровке, когда мы договорились с военными, определились, что мы оттуда вывозим 300 человек. Все проговорили, все нормально, я организовываю автобусы, какие-то пару штук наши, которые остались, из соседних областей, беру водителей, организовываю сопровождение, полиция, мой первый зам садится в один из автобусов. Все едут туда, под обстрелами, какие-то осколки прилетают, но они прорываются. Приезжают туда, а из 300 согласились ехать только 49… И вот в такие моменты руки опускаются… Я понимаю, что я руководитель области и на меня все равняются, поэтому эмоции будут где-то потом, в закрытой комнате, чтобы никто не видел. Но такие вещи немного выбивают почву из-под ног. А особенно продолжение. Когда через три дня начинаются массированные обстрелы, люди прячутся в школе, и туда прилетает авиабомба. И 60 человек погибает под завалами, а мы их даже достать не можем. Потому что, если бы они даже и были живы, настолько плотная идет заградительная стена артиллерийского огня, что подъехать туда невозможно. И все. И в голове у тебя: «Блин, ну мы же вам предлагали несколько дней назад, ну ёлки-палки!». И таких вариантов очень много. Или когда приезжаешь в укрытие и говоришь: мы вот привезли вам гуманитарный набор, может вы поедете с нами, эвакуируетесь в более мирные области? И нам отвечают: «А че вы привезли так мало еды? И вообще, валите отсюда, потому что наши мальчики скоро придут и нас освободят». Вот такого очень много. Тяжелее ситуации, чем в Луганской области, нет нигде. Такая же ситуация в Донецкой области, но в Донецкой области 70% территорий сразу не оставили. Данил Вереитин, «ОстроВ»
