Ужас и недоумение – вот два основных состояния, которые я перманентно испытываю сейчас. Постоянно. С этим ложусь и с этим встаю. И у меня не выходит привыкнуть к тому, что ужас может стать нормальным состоянием на каждый день – такой себе будничной эмоцией. Истории, о том, что детская одежда в Донецке дешевле и что кому-то оторвало ногу, перемежаются сами собой. Естественно, как словно речь идет о самых будничных вещах. «Я только жалею о том, что мой ребенок не знает другой жизни, - рассказывает при мне знакомая, - мне есть с чем сравнивать, но все происходящее здесь, норма для моего ребенка. И, может, это даже лучше, что он не видел другой жизни». И снова о куртках, школьном прессинге, обязательных письмах на фронт, поделках руками родителей, сборе помощи детским домам (куда идет гуманитарка?!). И так по кругу – буднично, с новыми реальностями. Российские врачи проводят медосмотры наших детей. Зачем, для чего? Почему мы подписываем разрешение на это? Почему нельзя отказаться? Почему им это нужно? В слух никто не спрашивает – мы привыкаем ко всему. И те же перевозчики, кто возил в Меловое и проводил вне очереди в Станицу, возят сейчас в Россию за 10 000 рублей помощи. В обход долгих очередей, с электронной записью в российских СОБЕСах, с сотнями желающих, кто готов расстаться с 3-4 тысячами рублей, чтобы заработать оставшиеся 6 или 7 от «путинских» 10 000 рублей помощи. С враньем в СОБЕСах, ставшим привычным. Жизнь идет по кругу. Человек привыкает ко всему. К этой жизни тоже. К сводкам о погибших, к утренним новостям о ночных обстрелах. К роликам о людях под завалами, к похоронам младенцев. Кто-то говорит о том, что нам тоже было плохо, пусть теперь плохо будем им, а кто-то деланно вздыхает – сочувствует. И каждый избрал сейчас свой вариант психологической защиты от всего происходящего. У каждого своя броня – прочная, непробиваемая. Моя подруга с февраля прячет своих мужчин дома. Прячет прочно, надежно, с выстроенной системой защиты. Их жизни нужны семье. Но при этом моя подруга регулярно сдает кровь для раненных, собирает одежду и деньги для тех, кто находится в госпиталях. Разве это не двойные стандарты? Но здесь сейчас так живут очень многие, - удивляться глупо. Слова и дела расходятся кардинально. И такая ситуация сейчас во всем. Друзья, которые все восемь лет поддерживали отношения из Украины, оказались в каком-то запредельном измерении. И спрашивать о том, как они, - похоже на издевку. Любой ответ будет полон ненависти, а любые твои слова повисают в воздухе – что-то говорить бессмысленно. Да и о чем? О том, что все наладится? Но как должна наладиться жизнь, чтобы обе стороны согласились с происходящим? Да и как ни крути, мы сейчас со светом, водой и теплом, а они – нет. Наши дети ходят в школу, мы готовимся к Новому году, а этой роскошью могут похвалиться очень немногие. Вот только, глядя на то, что у них, понимаешь, что такое когда-то придет и сюда. Не хочешь в это верить, думать об этом, но понимаешь неизбежность… Истории о том, как здорово наладилась жизнь выехавших, новая тема. Истории беженцев со всего света. Беженцев по ту и эту линию фронта. Из Швейцарии, Германии, Канады. Истории о том, что уехавшие сюда не вернутся уже никогда, и вообще никуда уже не вернутся, нормальны. Родственники уехавших хвалятся историями о том, как хорошо их выехавшим детям. И это тоже своего рода прессинг – ты уехать не смог, а они нашли ту кроличью нору, через которую смогли выбраться отсюда. Хотя – о чем это я? Звонить в Украину невозможно. Нет прямой связи, только мессенджеры. Нет банков, чтобы получать или переводить деньги. Украины не осталось совсем ни в чем, как будто ее здесь никогда не было. И мой ребенок изумленно спрашивает, неужели я понимаю украинскую речь и даже говорю? Быть того не может. Для него это такая же диковинка, как для кого-то китайский. Идет массированная атака всем российским. Концерты «О России с любовью», подарки из Питера, концерты с разудалыми российскими песнями. Ремонт дорог и домов, российская техника, российские строители, помощь, которая будто бы идет сюда тоннами, новые автобусы, охранники школ и детских садов с восточной внешностью. О России нельзя говорить плохо. И это тоже новая реальность. В машину моей приятельницы влетел броневик. Это не удивительно – машины без номеров ездят без правил, не ориентируясь на свет светофора и дорожные знаки. Удивительно, что из броневика вышли люди, дали воды пострадавшему, и даже дали денег на ремонт легковой машины. Это неожиданно. Сумма не покрывает ремонта, но военные остановились, вышли и помогли – это удивительно. Часто бывает иначе, что тоже стало новой реальностью. Новая реальность – двойные стандарты. Те, кто получал заслуженных артистов Украины, стали петь местный гимн и с легкостью поют о любви к России. Они теперь заслуженные артисты ЛНР. И если бы я не видела их отчетных концертов при Украине, я приняла бы их новую позицию. Но что из этого настоящее, а что – приспособленчество и коньюктура? Ужас и недоумение от всего – сводок новостей, позиций твоих вчерашних друзей, неопределённости и страха завтрашнего дня. В сравнении с тем, что происходит сейчас, эти восемь лет «нас бомбили» кажутся не такими и плохими. Хотя, кто знает, что ждет нас впереди. Знаю только, что привыкнем и к этому. К поездкам за российской помощью, к ожиданию пугающих перемен, к постоянным надеждам на лучшее, к радости от нового указа о помощи нам, к тому, что стреляют не здесь. К узкому кругу друзей, которые, как и ты, не уехали отсюда, а потому оказались с тобой в одной лодке и говорят с тобой на одном языке. К тому, что друзей становится меньше с каждым новым жизненным витком, а ты не становишься мудрее, а только сильнее боишься завтра, не ожидая от него ничего хорошего лично для себя. Ольга Кучер, Луганск, для «ОстроВа»
