Никогда бы не подумала, что война и мусор могут стоять рядом в ассоциативном ряду, где смерть, потери и лишения более естественны, чем эта банальная бытовая тема. Но… Понятно, летом 2014 года мусор не убирали. Было не до того. Не было света и воды, не работали предприятия, и на повестке дня стояли более актуальные вопросы, чем такой, казалось бы, пустяк. В нашем частном секторе к такому коллапсу были привычны, потому что не только старожилы помнили те времена, когда мусор не вывозили вовсе. Что только с ним не делали: закапывали в конце огородов, подбрасывали в мусорники многоэтажек, вывозили в сумерках к трамвайным рельсам или сжигали. Поэтому тот отрезок довоенной жизни, в котором мусор вывозили раз в неделю, казался нереально счастливым – одна из острейших проблем частного сектора была решена. Летом 2014 года мы погрязли в мусоре. Это была сухая трава и бытовой мусор. Жечь было запрещено. Мусор накапливался и жутко вонял. Казалось бы, вопрос можно было как-то решить, – это же не район многоэтажек, - но в огород надолго не выйти, потому что стреляют, яму от этого не выкопать, а горы мусора росли. В какой-то день соседка, не выдержав, развела костер. Костер задымил, а соседи заголосили, чтобы костер погасили, потому что дым мог быть корректировкой обстрела. Соседка шевелила костер, все понимая, но надеясь, что он успеет сгореть до того, как заметят это соседи или люди с оружием. Когда после того лета впервые забрали мусор, это было одним из острейших переживаний. Даже первый местный банкомат не радовал так сильно, как эта мусорная машина с мужчинами в оранжевых жилетках. Почему-то казалось, что нас не забыли и что жизнь наладится, если мусора, обычного мусора, станет меньше. В многоэтажках было намного хуже. Мусорные баки были забиты. Жара порождала зловоние и мух. Люди выносили в пакетах экскременты, потому что не было воды, чтобы пользоваться туалетом в обычном режиме. Город погряз в мусоре и миазмах. Запахи ширились, мусора становилось все больше. У нас именно тем летом забился туалет. Воды не было, чтобы промыть большим напором. Сами справиться с проблемой мы не могли, и я стала искать того, кто поможет. Из тех, кто остался на улице, согласился помочь один мужчина. Было ясно, что это алкоголик, но на такую работу и не согласился бы никто другой. Наш сосед приходил в одно время, становился на колени у унитаза и исправно крутил в нем тросиками. Так шло время и ничего не происходило. После мама звала его за стол – он выпивал свою чарочку с хлебом и колбасой (все восемь лет я помню умопомрачительный вкус той самой колбасы с белым хлебом, добытыми в ближайшем магазине) и уходил. На следующий день в то же самое время он снова был у нас и ситуация повторялась. Засор не уходил, таяли только запасы домашнего спиртного. В какой-то момент мы не выдержали - может быть нужна какая-то другая тактика, другие технические средства или другой подход? Сказать, что нужен другой мастер мы не решались. Мы пользовались уличным туалетом, так как над нашим изо дня в день трудился сосед. Кто-то пошутил тогда, что такой стабильностью наш сосед, вероятно решил вопрос со своими завтраками. Мы решили тогда вопрос кардинально, сделав в канализационной трубе отверстие и прочистив ее с другой стороны, но тот интимный момент – сосед в огромных кирзачах, стоящий на коленях у нас в ванной, стал священным для меня. И каждый раз, встречаясь с соседом на улице, мы здороваемся как-то по-особому. И проехать мимо него я тоже не могу, останавливаюсь и открываю дверь машины: давайте подвезу, куда вам. Мусор на улицах стал особой темой этой войны. Выехавшие друзья крутят носами: каким грязным стал Луганск, как много в нем мусора. А я не вижу этого, хотя, понимаю, что это правда. Я-то помню Луганск 2014 года, в котором и правда было много мусора. И сегодня, на фоне других проблем, это кажется мне пустячным – с этим можно жить и можно не замечать. Летом 2014 года я ехала в маршрутке, в которой стоял нестерпимый трупный запах. Водитель, не выдержав, остановился между остановками – "пока не выйдет тот, кто везет покойника, я дальше не повезу". Люди стали переглядываться. Пауза затягивалась. Напротив меня сидела сумасшедшая старуха с большими сумками, от которых нестерпимо воняло. И она при этом выглядела блаженно счастливой. Ее вытолкали из автобуса едва ли не пинками, а она примирительно бормотала: «А я не чувствую запахов, я думала, еще можно сварить и съесть». Что было в тех страшных баулах – загадка. Мне кажется, тот страшный запах впился в каждого в той маршрутке, а сама тема мусора стала маркером всех последних восьми лет жизни. Встречая мусорщиков, я здороваюсь. В их глазах я та самая безумная, кто счастлив встрече с незнакомыми людьми. А для меня все это намного больше, чем просто еженедельный ритуал плановой уборки. Для меня это какой-то шаг к другой жизни, в которой все действия происходят по расписанию, в которой ты четко знаешь, что именно в пятницу заберут мусор и так будет теперь всегда. Это маркер той жизни, в которой были планы, были банки, были билеты. И эти большие оранжевые машины тоже оттуда, поэтому я здороваюсь каждый раз так, будто мы знакомы. И будто трупы в пакетах и экскременты из окон – это тот страшный сон, который может присниться только на больную голову и которую хочется побыстрее забыть. Ольга Кучер, Луганск, для "ОстроВа"
