В 2014 году Анастасия Малкина и Евгений Королетов, художники и активисты луганского “майдана”, отправились служить в батальон “Донбасс”. Демобилизовавшись в 2016, они обосновались в Северодонецке, который стал новым областным центром Луганской области - той ее части, которая осталась под контролем Киева. Здесь они стали поддерживать, восстанавливать и налаживать новые связи с луганскими друзьями и коллегами. И обдумывать все то, что произошло с ними с конца 2013 года. Так обрела свою “столицу” “Луганская контемпорари диаспора” - скорее культурное движение, чем организация, зародившееся в 2014 году и со временем расширившееся на соседнюю Донецкую область. Это один из немногих непрерывно действующих и, пожалуй, единственный публичный проект в Украине, который распространяется через линию разграничения, в обоих направлениях. Определенно самый яркий. Об его истоках, прошлых, текущих и будущих проектах, протесте и конфликте, пропастях и мостах, региональной специфике и специфической эстетике, а также о том, почему было круто жить в Луганске, “ОстроВ” поговорил с участниками “Диаспоры” Евгением Королетовым и Анастасией Малкиной. "ОстроВ": После смены президента произошли перемены в политике в отношении востока. На какое-то время голос обрели новые/"старые" люди, чья позиция отличается от радикально-патриотической, доминировавшей с начала войны, и кто порой не высказывался, опасаясь агрессии, или не был слышен. Изменилось ли что-то с тех пор для вас? Евгений Королетов: Перемен я не заметил. Страха, может, и стало меньше, но желающих высказываться не так много, по разным причинам. Лично для меня общая атмосфера более комфортной не стала. Евгений Королетов, на фоне граффити, созданного вместе с луганчанами А у вас есть желание говорить что-то непопулярное? Е. К.: Я вряд ли смогу ответить на этот вопрос однозначно. В чем-то мы можем сходиться с доминирующим "общественным мнением", в чем-то нет. Сейчас, позволяя себе умеренные высказывания, можно запросто прослыть сторонником Зеленского, что тоже не очень приятно. "Умеренная" позиция Зеленского радикализует его противников. Анастасия Малкина: И если раньше ты рисковала сказать что-то непопулярное, сейчас порой уже опасаешься оказаться в мейнстриме. Анастасия Малкина Что же нам с этим делать? (смеемся) Как не оказаться невольно на чьей-либо стороне? Е. К.: Я на этом просто не концентрируюсь. Мне кажется, нужно просто делать. Своими поступками мы тоже что-то говорим (смеется). Делать мы не боимся, потому что мы - андеграунд. Все, что исходит от "Диаспоры", по определению маргинально. Вряд ли сделаем такой проект, благодаря которому все о нас узнают. То есть, вы не ощущаете, что набираете обороты? Е. К.: Я замечаю, что мы снижаем обороты. Потому что если раньше мы пытались охватить разные медиа, то сейчас мы заняли нишу андеграунда и более или менее хорошо себя в ней чувствуем. Почему сейчас вы не заботитесь об охвате? Е. К.: У нас изменились приоритеты. Нам стало интересно делать свой продукт, сотрудничать с разными ребятами, а не говорить об этом. То, что мы хотели сказать, мы уже сказали. То есть, вы не заинтересованы в том, чтобы о вас узнали как можно больше людей? То, что вы делаете, изначально рассчитано на узкий круг? Е. К.: Интерес есть, конечно. Но специфика этого продукта такова, что он не может быть интересен широкому кругу людей. Например, наш сборник “Восток” будет интересен тем, кому интересна электронная музыка. Он будет интересен тем, кому интересно, что происходит на Донбассе. Он будет интересен нашим знакомым, друзьям. Он будет интересен людям, которые интересуются разными культурными проектами, связанными с конфликтами. Собственно, и все. Расскажите о ваших первых проектах. Как появилась "Диаспора"? Е. К.: "Луганская контемпорари диаспора" появилась в 2014 году, когда художники выехали из Луганска и начали делать что-то вместе. Сотрудничать мы начали еще в Луганске, в конце 2013-начале 2014 года, как раз в этот период мы познакомились. У нас были возможности и понимание, что именно мы хотим делать, были ресурсы, и мы начали делать вечеринки. Чем сильнее накалялась ситуация, связанная с политикой, тем активнее мы работали. Так просто совпало. А может, и не совпало. У нас есть версия, что мы своей деятельностью ситуацию тоже накаляли. Луганск - довольно закрытый город. Когда в 2013 году в нем произошел этот сдвиг - появились молодежные проекты, молодежные кафе, интересные тусовки, люди, которые захотели этим заниматься, - возможно, у более консервативной части населения возникло желание сопротивляться и этому тоже. Это немного наивная версия. Но нам нравится в нее верить (улыбается). Донецк с 2012 года менялся на глазах, становился очень комфортным и суперсовременным. То, что произошло в 2014 году, казалось поэтому тем более страшным и противоестественным. Мне так же видится и ваша луганская история. Е. К.: Люди, которые представляли власть в Луганске в 2013 году, вряд ли поддержали бы что-то из того, чем я там занимался. Начиная от того, как я работал как художник, и заканчивая тем, что я был активистом, поддерживавшим местный футбольный клуб. Наверное, прежде, чем спрашивать о ЛКД, я должна была спросить о вас. Если я правильно понимаю, никто из вас не имеет художественного образования. А. М.: Я имею (смеется). И так получилось, что к “Диаспоре” я примкнула, наверное, позже остальных. Я училась в Институте культуры и искусств, который до сих пор функционирует в Луганске. Я не была активной в луганских культурных движениях. То, к чему я присоединилось в 2014, было, скорее, не культурным, а протестным движением. Мне тоже кажется, что в 2013-14 году в Луганске был серьезный культурный подъем. И сегодня люди из моего институтского окружения успешно реализовываются в Киеве и дальше. Все они могли сделать что-то в Луганске. Е. К.: Я, наверное, всегда был художником. Мне пришлось (улыбается). Это был мой способ выживания в Луганске. Когда ты начал заниматься этим серьезно? И что значит способ выживания? Е. К.: А я не знаю, что такое серьезно. Занимаюсь ли я сейчас этим серьезно? Серьезнее ли это, чем когда я в школьные годы рисовал граффити на стенах? Я еще не ответил для себя на этот вопрос (смеется). Когда я был в старших классах, в Луганск пришла субкультура хип-хопа. Для нас она включала в себя все, что шло вразрез с официальной культурой, потому что ничего другого не было. Поэтому я рисовал граффити (смеется). Поэтому я играл в баскетбол. И так далее. Еще в школе я начал участвовать в разных мероприятиях, связанных с граффити. На первом курсе университета стал организовывать их сам. Находил спонсоров, спонсоры находили меня… Такие движения формируются обычно в сложившейся среде. И вопреки какой-то другой среде. Кто был в вашем сообществе? Е. К.: Не могу сказать, что ощущал себя частью какого-то сообщества. Разве что сообщества футбольных фанатов. Я помню, что на наши мероприятия приходили парни, которые слушали металл, например. Почему они туда приходили? Наверное, потому, что приходили их друзья, с которыми можно было там пообщаться. То есть, грубо говоря, это была площадка для общения. И те же люди потом делали что-то свое. И мы все друг друга знали. Луганск - город маленький. Если бы вы жили во Львове, или в Киеве, думаете, вы могли бы развиваться как-то иначе? А. М.: Наверняка. Образы, которые ты все время видишь, влияют на тебя в первую очередь. Кто-то, кто приехал, например, из Карпат, не понимает всей этой индустриальной красоты (смеется). Ты им говоришь: “Ну как же, посмотрите, какие трубы! Какие прекрасные поржавевшие развалины - что может быть лучше?” А они отвечают: “Горы, сосны - да, а вот это - нет.” Е. К.: Я даже не буду сравнивать Луганск со Львовом. Во-первых, я этого не могу сделать (смеется), а во-вторых - не буду. Я могу сравнить с Донецком. Этот город был развитее, больше и открытее. И людям оттуда было ближе до Киева. Не по расстоянию - ментально. Луганск был провинцией. Правда, живя сейчас в Северодонецке, я ощущаю это по-другому (смеется). И правила игры в Луганске были более жесткие. Возможностей было намного меньше. И, мне кажется, это очень классно, потому что это дало нам возможность найти какой-то свой путь. На втором курсе университета я предпринял попытку переехать в Харьков. Я даже прожил там год - и понял, что мне там совсем не нравится. Там уже были маститые художники, авторитеты, которые задают тон. Получалось какое-то болото, в котором всем приходилось сидеть. В Луганске же совсем ничего не было. Поэтому я чувствовал себя там намного свободнее, создавая что-то свое. Мне нравилось, что там я мог влиять на то, что происходило вокруг меня. И вообще, было круто быть луганским, потому что там ты рождался уже по умолчанию в андеграунде, что бы ты ни делал. В Северодонецке вы ощущаете себя так же? Как получилось, что после начала войны вы оказались именно здесь? А. М.: Я собственно и выбрала это место. Я тоже пожила в Харькове, но мне хватило и трех месяцев, чтобы понять, что мне там совсем не OK. Сюда я приехала с ощущением, что здесь чистое поле, в котором можно построить что угодно. Но вот… В какой-то мере это ощущение сохранилось, но здесь все-таки нет того окружения, что было у нас в Луганске. Я не ощущаю себя здесь местной. И, наверное, никогда не смогу ощутить. Я даже не ощущаю, что у меня здесь есть столько же прав что-то делать, что и у северодончан. Я не понимаю до конца этот город. То, что мы делали в Луганске, здесь не приживется, это другое поле. Мы не сможем посеять здесь Луганск - это было бы, наверное, и неправильно. Вы сказали, что в 2013-2014 были в Луганске протестном движении. Пойти воевать - это тоже форма протеста? А. М.: Майдан в Луганске начался почти в то же время, что и киевский. Я участвовала в этом движении в Луганске. После более чем шестимесячного стояния на местном Майдане было невозможно просто уехать в Киев и начать все сначала. Мне это представлялось абсурдом. Казалось, что требуется еще немного усилий и все получится. Но в определенный момент стало ясно, что не получится, и что это было вообще движение не в ту сторону. Ты когда-нибудь воображала себе, что окажешься на войне? Воюющей? А. М.: Наверное, многие дети, наслушавшись рассказов бабушек, насмотревшись фильмов, как-то себе это представляли. Мне кажется, сейчас эта романтизация войны еще усилилась. Да, в какой-то степени у меня был азарт. То, что ты увидела на войне, совпадало с тем, как ты себе это воображала? А. М.: Думаю, у нас у многих в головах еще образ Второй мировой, но сейчас все не так, да и образ - искусственный. Поэтому, конечно, не совпало. Это на самом деле было потраченное впустую время. Часть тех, с кем я служила, приехали на фронт за приключениями, за деньгами, за медалькой. У других были, кажется, серьезные проблемы с психикой. В общем, однажды я поняла, что с сослуживцами мне точно так же не о чем говорить, как и с людьми, против которых мы воевали. Как относятся к вашему боевому опыту ваши друзья, которые остались в Луганске? Е. К.: Там осталось не так много наших друзей. Те, кто остался и являются нашими друзьями, это принимают. К сожалению, я не знаю никого, кто воевал на той стороне. Мне интересно работать с разными опытами, но у меня нет знакомого, который мог бы рассказать о таком опыте. У вас есть ощущение, что вам не хватает контактов с луганчанами? А. М.: Мы общаемся намного реже, чем можно было бы. Мне кажется, что за тот год, что мы служили, когда у нас не было возможностей поддерживать тесное общение, многие контакты потерялись, потому что именно за этот год произошло много решающих событий. И когда сейчас мы снова пытаемся общаться, я понимаю, что нам нужно много всего обсудить, при встрече, потому что иначе разговор не получается. Е. К.: Но благодаря тем знакомым, которые остались в Луганске, появляются новые связи. Второй вектор моей художественной деятельности состоит как раз в установлении таких связей, создании условий для совместного творчества. То есть, строить мосты в Луганск у вас все-таки получается. Е. К.: Я бы так не говорил. Речь идет все-таки о единичных случаях. Но, судя по тому, что говорят наши друзья, которые там остаются, или по фидбеку в сети, появляется какое-то новое поколение, которое интересуется, чем мы занимаемся. Мы общаемся с парнем, который ведет музыкальный блог в Луганске, и в том числе через него находим новые контакты. Когда он писал интересующим нас людям, они отвечали, что знают о нас. Это, конечно, приятно. И политические факторы не играют тут роли? Е. К.: Играют. Некоторые относятся к нам несколько настороженно из-за того, что мы служили. Может, из-за какого-то еще нашего бэкграунда. Например, связи с футбольными фанатами могут говорить сейчас там не в мою пользу. Но мы гнем свою линию, и тот факт, что мы интересуемся альтернативной культурой, которая есть в Луганске, людям, которые эту альтернативную культуру создают, интересно. Мы, возможно, единственные, кто проявляет интерес. Тем, кому сейчас 18 лет, в начале войны было 12. Пройдет еще шесть лет, и вырастет поколение, которое не помнит себя до войны. Вы можете спрогнозировать, что они будут думать о вас, о нас? Сможете ли вы дальше поддерживать эти связи? Е. К.: Это будет зависеть от того, чем будем заниматься мы. Мне кажется, что культура развивается очень быстро и то, что мы делаем сегодня, будет просто неактуально через шесть лет. Давайте вернемся к вашим проектам. Женя как-то говорил, что “Диаспора” появилась из вашей потребности отрефлексировать военный опыт. Как из этой потребности вам удалось создать сообщество? Е. К.: Сообщество не мы создали - оно создалось само. В 2014 году нам предложили сделать выставку в новой галерее Мистецького Арсенала и мы подумали, что было бы здорово представить искусство луганских художников. Я предложил Антону Лапову, еще одному участнику “Диаспоры”, сделать коллективный проект - выставку, которая не имела бы ничего общего со стереотипами о Донбассе. Как в 90-х к нам пришел хип-хоп, и не все понимали, что это, так в 2014 в Украину пришел Донбасс (улыбается) и это тоже, в общем-то, понимали грубо: терриконы, шахтеры, что-то брутальное. Нам хотелось сделать что-то, что, во-первых, не было бы связано напрямую с политикой, и во-вторых, говорило бы что-то о нас самих, о том, чем мы занимаемся. Благодаря выставке собственно и появилось название "Луганская контемпорари диаспора". Оно ироничное. И подразумевает не “современность” “Диаспоры”, а контемпорари арт. Оно появилось даже не из наших уст. Ребята были на радио и ведущий, тоже из Луганска, в шутку назвал их "луганской контемпорари диаспорой". Были разные сообщества в Контакте, в Фейсбуке: луганская диаспора в Киеве, луганская диаспора в Харькове: переселенцы пытались как-то объединяться. Можно сказать, что это послужило нам вдохновением. А что такое Донбасс без стереотипов? Е. К.: Сложно сказать (улыбается). Мы показали выставку “Трудная земля”. И мы на ней представили, в первую очередь, проект, который создали в Луганске в январе 2014. В нем приняло участие много ребят, с которыми я, например, даже не был знаком, и он был посвящен переосмыслению индустриального прошлого региона. Когда мы его делали, конфликт еще не ощущался остро. Перед нами стоял вопрос, что будет с нами дальше, потому что заводы закрываются, а мы вырастаем и живем среди этих останков индустриализации. Мы понимаем, что не можем просто отвернуться, закрыть на них глаза и представить, будто они никак на нас не влияют. В то же время мы чувствуем, что у нас есть какой-то потенциал, который с ними связан. С этим мотивом мы пытались работать. Потом меня и Антона пригласили на резиденцию на острове Бирючий, где я познакомился с огромным количеством художников, лихо за неделю закрепился в украинском культурном сообществе и замечательно провел время. И там мы сделали проект, который был, возможно, нами даже до конца не осмыслен. Антон использовал записи с коротковолновых частот, на которых радиолюбители обменивались друг с другом разными сообщениями. То есть, были частоты, на которых люди просто общались. Как на форумах или в ЖЖ. В 2014, находясь на острове Бирючий, мы имели возможность прослушивать волны из Крыма, потому что Бирючий очень близок к Крыму, и из других частей Украины. Выглядело это примерно так же, как то, что происходило в соцсетях. Кто-то кого-то запикивал, кто-то кричал “Єдина Україна!”, кто-то орал “Путин хуйло!”, кто-то обвинял украинские власти. Иногда эти радиолюбители уставали и начиналось какое-то подобие диалога, но никто никого не хотел слушать и в конце концов они снова начинали друг друга запикивать. На основе таких записей Антон создал автоматизированную звуковую композицию и написал программный код, который трансформировал их в цифровой камуфляж. Потом было продолжение этого проекта, когда Антон работал по тому же принципу с политическими граффити, которые были в Польше на кладбищах советских офицеров. У вас есть какое-то разделение ролей в организации? Е. К.: У нас даже нет организации. В разных проектах разные участники. “Восток” - это не единственный проект, в котором участвуют люди с противоположной стороны? Я знаю еще, как минимум, о фильме и журнале. Расскажите о них. Е. К.: Я бы сказал, что у нас нет проектов без участия ребят с неподконтрольной территории. В 2016 году, когда я только пришел из батальона, у меня были деньги на карточке, я купил себе ноутбук, камеру и что-то еще (смеется) и начал снимать фильм. Ко мне приехал старый знакомый, которого я не видел очень долгое время: в моей памяти это был пацанчик, который приходил на фестивали, но не участвовал, потому что был маленьким. Когда мы с ним увиделись и для меня открылось, что то, что сейчас происходит в Луганске, очень интересно и важно. Я имею в виду альтернативную культуру. Альтернативную жизнь молодежи. Она никак не проявляла себя в СМИ, не было людей, которые могли бы говорить от ее имени и было даже ощущение, что она специально замалчивалась, потому что не вписывалась в доминирующую культуру, ни здесь, ни там. В фильме снялись Рома, Антон и Настя, и этот фильм был об ощущении невписанности в ситуацию, которая складывается в Луганске. Антон тогда жил за границей и приехал навестить родителей, Рома - в Луганске, Настя - в Севере. После 2014 года у нас был разный опыт, но мы сошлись в том, что у нас схожие взгляды на эти события и эти взгляды не совсем популярны. Журнал мы начали делать в 2016 году, исходя из того же понимания необходимости говорить о молодежи, которая осталась в Луганске, о том, что эти ребята там делают. Мы общаемся, в основном, с творческой молодежью. Некоторые ребята, например, - сильные художники, которые могли бы быть востребованы здесь. Они сами это не до конца понимают. Мы считаем важным о них говорить, чтобы, возможно, дать им возможность открыть для себя новые каналы деятельности. Я знал несколько крутых историй, поэтому мне пришло в голову сделать журнал. Я принимал участие в создании журналов, посвященных культуре, еще в Луганске. Мне интересна такая примитивная журналистика. Разворот журнала Golden Coal Перевод журнала на английский - это для кого? Е. К.: Мы напечатали его в 2017 году, и с тех пор им до сих пор интересуются. Причем сейчас приходит интерес из-за рубежа. На нас выходят иностранные журналисты и нежурналисты, которые интересуются конфликтом или культурой, связанной с конфликтом в Украине. И то, что рассказывают ребята в своих интервью, до сих пор актуально. К тому же я считаю этот журнал ценным, потому что он - один из немногих медиа, которые описывают неформальную культуру в Луганске и Донецке после начала войны. Поэтому я решил, что его надо перевести. Как в ваших проектах появились дончане? Е. К.: Я просто искал в сети информацию обо всем, что происходит там. Увидел, что в Донецке происходят рейвы и, конечно, заинтересовался. Сейчас мы с дончанами плотно общаемся. В прошлом году они приезжали в Северодонецк. Мы не концентрируемся на Луганске. Скорее, мы концентрируемся на связях с конфликтом, с людьми, которые имеют схожие с нами ценности, которые понимают этот конфликт так же, как мы, которые связаны с этим регионом. Как вы понимаете этот конфликт? Е. К.: Речь не о том, что у нас есть общее четкое понимание. Речь о том, что мы видим его как сложный, состоящий из множества разных факторов, которые его подпитывают. И мы пытаемся эти факторы выделять. Когда я говорю об общем понимании конфликта, я имею в виду неодностороннее понимание. Мы не придерживаемся полярности. По вашим ощущениям, конфликт усложняется или упрощается со временем? Усложняются или упрощаются ваши проекты? Е. К.: У нас есть пути, которые мы уже нащупали и стараемся развивать. Есть понимание, что можно делать дальше. Это проще, чем нащупывать. Но я сомневаюсь, что это ответ на вопрос об усложнении конфликта. Без понятия. Если говорить о том, что какие-то факторы конфликта были проигнорированы сторонами, то я не вижу, чтобы они стали вскрываться сейчас. Например, культурные факторы, которые, как мы считаем, подстегнули и подпитали этот конфликт в 2014 году. Что вам лучше всего пока удалось, по вашему мнению? Е. К.: Мне кажется, что журнал - это самый важный проект, который я когда-либо делал, и будет сложно как-то его превзойти. Он помог нам проложить те самые мосты к людям, которые там остались. Три вечеринки "Восток" в 2018 и 2019 годах были по-настоящему успешными. Сначала у нас была вечеринка в Харькове, где играли ребята из Донецка. А потом была вечеринка в Киеве, где играли музыканты, которые родом из Луганска. И была вечеринка в Северодонецке, где играли ребята из Донецка и Рубежного. Под лейблом "Восток", который в итоге создал Антон, уже вышло несколько релизов музыкантов из Донбасса. Мы подготовили второй одноименный сборник и договорились о презентациях в разных городах, но вынуждены были отложить их из-за карантинных ограничений и прекращения сообщения с неподконтрольными территориями. Презентация сборника “Восток” в Северодонецке, 2019 год. Фото Руслана Сингаевского А. М.: Мне кажется, что в целом очень клево, что мы поддерживаем связь с ребятами из Луганска и Донецка. Когда мы сегодня с ними общаемся, у меня нет ощущения, что они где-то далеко, или что мы говорим на разных языках. За прошлые годы у меня сложилось впечатление, что для них не представляло никакой проблемы рвануть сюда, чтоб что-то вместе с нами сделать. Было бы еще круче, если бы у нас была возможность ездить в Луганск: никто из нас туда не приезжал. Сейчас мы работаем над комиксом Troubleside. Это своего рода художественное и иносказательное продолжение идеи журнала. В комиксе нет прямых указаний на время и место событий. Но есть немало эпизодов, которые дают понять, о чем идет речь. Это дает нам больше свободы. Лично для меня этот проект пока самый серьезный. Хотя его аудитория будет, возможно, гораздо меньше, чем у журнала и лейбла. Культура комиксов у нас в глубоком андеграунде сама по себе. Из комикса Troubleside Что нужно, чтоб это продолжалось? Я не спрашиваю о конечной цели, потому что в таких проектах, мне кажется, единственная цель - это продолжение проектов. А. М.: Хотелось бы, конечно, больше интереса к ним. Мы понимаем, что о них не будут трубить из каждого угла, но хотелось бы, чтобы молодежь в Луганске и здесь больше взаимодействовала. Е. К.: Мы думали о модели функционирования "Диаспоры" как организации. Источниках финансирования проектов. В идеале нам нужно стать финансово независимыми. То есть, выйти хотя бы на самоокупаемость. Еще мне бы хотелось создать площадку, которая была бы самодостаточной не благодаря хайповым темам, а сама по себе. Потому что у нас для этого действительно все есть: неплохие музыканты, художники. В любом случае, вы хотите это продвигать как культуру с донбасской спецификой? Е. К.: Само собой. Почему это важно? Можно ведь рассеяться, интегрироваться, объявить себя самыми желто-голубыми и комфортно жить в огромном, от Карпат до терриконов, сообществе. Правда, не выделяться. Е. К.: Ты сама ответила на свой вопрос (смеемся). Потому что это интересно и об этом мало кто знает. Потому что это стопроцентный андеграунд. Потому что это культура, которую мы знаем и понимаем. Может, об этом мало кто знает, потому что этого не существует и вы это просто выдумали? Е. К.: Мы говорим о вещах, которые невозможно пощупать. Но даже если их кто-то отрицает, значит, они уже есть. Это можно называть как угодно, но это удобная для нас конструкция, в которую вписывается наше мироощущение - во всяком случае, сейчас. А. М.: Никто не спорит, что есть особая культура в Карпатах или в Одессе. Почему чего-то особого не может быть здесь? Е. К.: Даже если бы местных особенностей не существовало раньше, они бы появились к настоящему времени, потому что конфликт их формирует и усиливает. Мне кажется, это очевидные вещи. Кто главные адресаты ваших проектов? Для кого они, в первую очередь? А. М.: Та молодежь, с которой мы общаемся. Какое-то время это, возможно, было интересно всей Украине, но сейчас конфликт стал для большинства просто фоном. А мы продолжаем в нем жить, поэтому это все для нас и о нас. И еще - до 2014 года я считала, что везде лучше и интереснее, чем в Луганске. Такой комплекс провинциала. А после 2014 я пытаюсь везде найти Луганск и нигде его не нахожу. Теперь вы пытаетесь строить свой Луганск здесь. А. М.: Теперь надо строить не Луганск, а что-то общее. Что-то, что объединит разъединенный, по сути, Донбасс. Как вы справляетесь с разницей в политических позициях с теми, с кем вы сотрудничаете? Она ведь наверняка есть. Е. К.: Когда мы делали журнал, мы стремились отказаться от высказываний, которые относились бы к политической позиции. У нас это получилось, и мы даже до конца не знали, какой позиции придерживаются участники проекта. Потому что мы рассуждали о культуре, а в этой теме мы имели точки соприкосновения. Как я понимаю, со временем, поскольку мы продолжаем общение, выяснилось, что позиции у нас все-таки схожие. Возможно, люди, которые ищут возможности для сотрудничества с нами, по умолчанию не стоят на какой-то из полярных позиций. Я не знаю, какую позицию имеют музыканты, которые участвуют в сборнике. Музыке можно быть вне политики, хотя политическую ценность этот сборник тоже имеет. А. М.: Мне не встречался никто с ярко выраженной пророссийской политической позицией. Возможно, потому, что мы все-таки не имеем дела с очень юными ребятами, со школьниками. Те, с кем мы сотрудничаем и общаемся, достаточно взрослые, чтобы уметь критически мыслить. Зачастую они скептичны по отношению ко всем. И, мне кажется, это самая естественная для молодежи позиция. Беседовала Юлия Абибок, "ОстроВ"
