Польша, конец сороковых-начало пятидесятых годов прошлого века. Прокуратура в Варшаве ведет следствие по делу Бронислава Топольницкого, уроженца Тернопольщины, подозреваемого в фальсификации личных данных и службе в украинской полиции в период немецкой оккупации. Подозреваемый — сын полячки и украинца, когда национальность определяется, в первую очередь, религиозной принадлежностью. Как повелось в его краях, детей в смешанных семьях крестили: сыновей — в церкви отца, дочерей — в церкви матери. 25-летний на период начала расследования Топольницкий был, как и его отец, греко-католиком, читай — украинцем. Но на допросах говорил, что всегда ощущал себя ближе к полякам, поскольку воспитывался в их окружении, ходил в польский костел и имел среди поляков большинство своих друзей. В 1941 году Топольницкий стал участником украинской вспомогательной полиции в его селе. Такие формирования, в частности, принимали активное участие в Холокосте, а на обыденном уровне помогали немецкой администрации, например, собирать с местного населения "контингент" — своеобразный продуктовый налог, или следить, чтобы крестьяне соблюдали нехитрые правила вроде запрета резать в собственных нуждах домашний скот. На допросе в Варшаве в 1949 году Топольницкий утверждал, что вынужден был вступить в полицию по принуждению, поддавшись убеждениям и угрозам родственника по отцу и еще одного украинца. Сотрудничал с ней он всего две недели, пока саму полицию в его селе не расформировали. За это время Топольницкий, по его словам, успел выполнить всего два задания: сходить на обыск — поиск запрещенного радиоприемника — к родственнику со стороны матери и забрать воз у односельчанина в пользу своего отца. С 1942 года до прихода советской армии Топольницкий, по его словам, с несколькими товарищами скрывался от вывоза на принудительные работы в Германию. В начале весны 1944 года в регион вступили советские войска. Молодых мужчин начали забирать на фронт. Многие украинцы предпочли скрываться или ушли в антисоветское подполье. Поляки, между тем, пытались попасть в формирующуюся в СССР польскую армию. Бронислав Топольницкий, как и немало других, фальсифицировал документы, объявив себя поляком. В 1945 году, будучи уже в Польше, Топольницкий вступил в ППР — местный аналог Компартии в то время. Украинских подпольщиков на допросе называл "фашистами" и "бандитами". Один из самых интересных — и характерных — ответов Бронислава Топольницкого следователю — о языке, на котором он говорил до 1939 года и во время немецкой оккупации. В обществе поляков он говорил по-польски, с украинцами — на "родном украинском". "На украинском языке я разговаривал с поляками во время оккупации, но с теми, которые дома сами использовали украинский язык", — отвечал Топольницкий. Занимательно также, как он рассказывал о родственнике, к которому в сопровождении других "полицаев" пришел искать радиоприемник. Родственник этот, говорил Топольницкий, сам "был украинского происхождения, но в 1936-1937 годах перешел на польскую национальность": надо понимать, стал римо-католиком. Взглядом не из окопов 8 июля, в 75-ю годовщину Волынской трагедии, украинская и польская стороны снова обменялись взаимными уколами. Президент Польши Анджей Дуда в этот день отправился на Волынь почтить память десятков тысяч поляков, убитых украинцами. Президент Украины Петр Порошенко приехал туда же почтить память тысяч украинцев, убитых поляками, как правило, в ответных акциях. В обоих случаях страдало в основном ни в чем не повинное мирное население. За 1943-44 годы в результате этих акций с карты исчезли целые села. Обе стороны в общем признают эти преступления, однако как для Украины, так и для Польши управлявшие ими и участвовавшие в них люди остаются героями, в первую очередь, как участники антикоммунистического и антинемецкого подполья. В этом весьма поверхностном раскладе не находит места факт, что роли "героев" и "злодеев" на самом деле зачастую выполняли одни и те же люди, многие из которых впоследствии сами погибли страшной смертью и навлекли многие несчастья на свои семьи. История Бронислава Топольницкого — долгое вступление к тому простому заключению, что в польско-украинских спорах о противостоянии первой половины 1940-х нет простых ответов на популярные вопросы. Польская сторона предпочитает рассматривать происходившую тут бойню единственно в рамках неоднозначной идеологии украинских националистов. При этом она упускает обстоятельства, которые ее породили, начиная как минимум от польско-украинской войны 1918-1919 годов и навязанного затем Польше договора о защите прав этнических меньшинств, из которого та вышла в 1934-м, начав довольно шовинистическую внутреннюю политику. Украинская сторона хочет видеть в тех событиях только героическую борьбу за национальное освобождение и игнорирует многочисленные факты массового насилия не имеющего никакого оправдания и смысла. Могила студента-солдата из Варшавы на одном из польских сельских кладбищ в Тернопольской области. На памятнике написано, что 19-летний Ян Отворовский умер в 1919 году "в украинской неволе", но кто-то попытался "зачеркнуть" выбитое в камне слово "украинской" Например, Зигмунт Ваневич, владелец фермы, как тогда говорили — фильварка, в одном из мелких сел Тернопольской области. Вероятно, он приехал в эти края в 1920-е в качестве управляющего после окончания сельскохозяйственной школы и позже женился на немолодой владелице фильварка. Ирина Демьянова, писательница, которая родом из тех мест, пересказывает местную историю начала 1930-х, когда Ваневич примчался откуда-то на взмыленных конях, чтобы остановить "пацификацию" в его селе — полицейский рейд против предполагаемых украинских националистов и саботажников. Селяне, которых давно уже нет, также рассказывали Демьяновой, что местное население рвалось работать на фильварке, потому что Ваневич щедро платил, никого никогда не обидев. "Добрый, добрый был пан", — подтверждают сегодня в интервью те немногие, кто еще встречал его лично. Никто не смог мне пока объяснить, как удалось польскому помещику пережить первую советскую оккупацию и вернуться на свои земли после захвата этой территории немцами. Факт, что 54-летнего "пана" садистски убили в 1943 вместе с еще несколькими поляками, работавшими на его и соседних фермах. "Бандиты", — говорят одни, когда я спрашиваю, кто это сделал. "Наши", — признает шепотом одна женщина, чья семья жила с Ваневичем по соседству. Я собираю информацию о нем, но эта задача почти невыполнима: в тысячах таких историй от человека осталось в лучшем случае только имя. Кому и зачем понадобилось убивать Зигмунта Ваневича? Сомнительное разделение Собирая на западе Украины материалы для книги о событиях периода Второй мировой войны, я все время держу в памяти слова Дарии Гусяк, связной командира УПА Романа Шухевича: "Может, я даже и не рождена для революционных действий, но вокруг меня существовала такая атмосфера, что стоять в стороне было невозможно. Уже в 1930-е годы население Галичины было настолько готово к вооруженной борьбе, что несложно было создать армию… В воздухе была такая ненависть к полякам…". Что, однако, опасно в текущих спорах, так это перенесение действий отдельных национальных групп на все национальное меньшинство. Как среди украинцев, так и среди поляков, сильны, например, мифы об участии еврейского населения в НКВД и содействии депортациям зажиточных поляков и украинцев. На деле - евреи были такими же жертвами депортаций, как поляки и украинцы, тогда как с большевиками сотрудничала городская и сельская беднота, независимо от ее национальной принадлежности. Точно так же далеко не все украинцы на самом деле поддерживали антипольское, антинемецкое и антисоветское подполье. Многие были попросту вынуждены по первому требованию давать вооруженным людям продукты, чинить им оружие или прятать их у себя на чердаках или в подвалах, все время балансируя на краю пропасти, рискуя стать жертвой если не "москалей", поляков или немцев, то таких же, как и они, украинцев. Другая вредная крайность — оправдание обеими сторонами актов мести, когда убийство, например, поляками мирного украинского населения, объясняется аналогичными действиями украинских националистов в отношении поляков, и наоборот. Связанных с ОУН 22-летнего Михаила и 19-летнего Тому Луцкив вместе с двумя другими украинскими парнями убили в 1943 году в селе Плебановка на Тернопольщине члены польской самообороны. Один из погибших перед смертью успел назвать участника атаки по фамилии Малиновский. В ответной акции украинские националисты, попытавшись "очистить" село от всех Малиновских, убили в Плебановке 11 поляков В районе Тернопольской области, где я собираю устные воспоминания и документы о первой половине 1940-х, проходило несколько крупных "антибандеровских" карательных операций, как немецких, так и советских. В двух селах попросту убили почти всех взрослых мужчин, как предполагается, по наводке местных поляков, которые сами до тех пор страдали от атак украинских националистов. Сейчас, однако, тут укрепилось самоуспокоительное убеждение, что те украинцы, которые фактически обирали, ставили на грань жизни и смерти или попросту убивали мирных жителей за неподчинение, "предательство" или "неправильное" происхождение, были "бандитами", тогда как "правильные" украинские националисты скрывались в лесах и занимались только тем, что боролись с вооруженными и организованными врагами. Весной 1944 года советские военнослужащие убили почти всех мужчин села Новая Брыкуля на Тернопольщине, объявив позже произошедшее "бандеровской провокацией". Всех уцелевших забрали в Красную Армию. На фото — место одной из массовых расправ в поле за Брыкулей На деле, каждая оккупационная администрация использовала и искусственно усиливала существующие межнациональные противоречия, например, путем формирования по национальному признаку специальных вооруженных группировок вроде вспомогательной полиции или "истребительных батальонов". В итоге, как отметил в интервью один из моих польских собеседников, сначала вновь пришедшая сюда советская власть помогла украинцам окончательно избавиться от поляков, а затем вплотную занялась самими украинцами. По-хорошему, эта история должна была бы чему-то научить обе стороны. Но история, увы, никого ничему, как правило, не учит. Я думаю, что лучшее, что могли бы сделать сегодня украинцы и поляки ради своего же блага, так это перестать разделять как преступников, так и жертвы на "наших" и "ваших". В вооруженных атаках погибали не только "чужие", но и оказавшиеся не в то время не в том месте "свои": в этой истории, когда человеческая жизнь утратила всякую ценность, масса случайных жертв. И надо, наконец, сказать прямо, что от рук украинских националистов погибали в том числе украинцы, включая тех, кто отказывался убивать или пытался спасти обреченных. Само разделение между поляками и украинцами было настолько условным, что какая-либо коллективная принадлежность, как и линия поведения, оказывалась не чем-то предрешенным, а вопросом личного выбора, который к тому же мог меняться, как в истории Бронислава Топольницкого. Один из моих героев, вывезенный из Тернопольщины в послевоенную западную Польшу 8-летним ребенком, стеснялся общаться с новыми земляками, потому что плохо знал польский, говоря дома только на украинском. У войны еще, к счастью, остались живые свидетели. К сожалению, не все они и сегодня готовы рассказывать о тех событиях. Для многих пережитое — незаживающая рана: не раз случалось, что 80-90-летние старики прерывали свой рассказ, начиная плакать. В рассказанных ими историях много боли и страха и очень мало романтики и героизма. Многие до сих пор боятся говорить о произошедшем, одни — из-за болезненности этих воспоминаний, другие — из-за опасения быть наказанными или кого-то выдать. Я перестала удивляться тому, что о событиях 75-летней давности, живя уже в совсем другой стране, люди могут рассказывать шепотом и с заминками. Первая половина 1940-х — это до сих пор своего рода минное поле. Проблема нынешних властей и "патриотов" и в Украине, и в Польше в том, что разминировать это "минное поле" они пытаются бульдозером. Юлия Абибок, "ОстроВ"
