[I]«Государственный служащий – это фабрика коррупции». [/I] [I]Президент Украины Виктор Ющенко, 27 декабря 2009 г. [/I] [I]«Главные преступления, которые разрушают экономику страны, право собственности, к сожалению, делают чиновники». [/I] [I]Премьер-министр Украины Юлия Тимошенко, 18 декабря 2009 г.[/I] [B]1. Современная украинская коррупция как даннические отношения. [/B] В среде правозащитников, юристов, политиков, публицистов и просто на улице стало общим местом говорить о невиданном уровне украинской коррупции. В подобных разговорах обычно приводятся отдельные шокирующие случаи и сведения о месте Украины в том или ином рейтинге, составленном той или иной уважаемой международной организацией. Однако во всем этом, по моему мнению, содержится важный методологический дефект: с мерками, уместными для обществ буржуазной демократии, подходят к нашей стране, в которой существует какой-то иной, отличающийся от буржуазной демократии, и весьма необычный общественный строй. Поэтому принесенные с Запада «детекторы» невероятно зашкаливают, а от таких измерений как таковых практически ничего не меняется к лучшему в самой Украине, и она все дальше скатывается вниз. Лично мне совершенно очевидно, что отличие существующего в Украине общественного строя от строя буржуазной демократии не сводится только к количеству необходимых изменений, которые надо пройти, чтобы достичь уровня западных стран. Это отличие нельзя объяснить и относительно небольшим временем, в течение которого наша страна проводит социальные преобразования. [B]Отличие нашего общества от обществ буржуазной демократии носит, на самом деле, качественный характер.[/B] Иное, отличное от стран Запада качество социальной материи современного общества Украины и обусловливает ту хроническую невосприимчивость к реформам (или, можно сказать и по-другому: отсутствие подлинных реформ) и постоянное откладывание модернизации. Примечательно, что такая же ситуация характерна для почти всего постсоветского пространства, за исключением, пожалуй, трех прибалтийских стран и особого случая Грузии, где либерально-демократические реформы, несмотря на частичный реверс недавнего времени, в общем-то, удались. Соответственно, иное качество социальной материи должно определять и иную методологию исследований. Должно, но пока не определяет: подавляющее большинство ученых подходят к украинскому обществу с устаревшими мерками. Что нужно сделать, чтобы исследования стали больше связанными с реальной жизнью? Если попытаться описать существующие в Украине теневые, коррупционные потоки с помощью понятийного аппарата, адекватного исследованию феодализма, многое станет на свои места. Так, [B]с помощью понятия феодальной дани можно намного более точно, чем с помощью понятия коррупции, описать существующие в нашем обществе и во власти отношения[/B]. Например, говоря об Украине, коррупцией (т.е. чем-то негативным, неприемлемым) мы называем обычные, ординарные, а, значит, вполне естественные и здоровые для феодализма денежные и натуральные потоки. Такие потоки необходимы феодальному обществу, поскольку обслуживают имманентные для него феодальные отношения коммендации и вассалитета. И, говоря шире, все лично-договорные связи феодального общества между неравными по статусу персонами, относящимися к господствующему феодальному сословию, когда нижестоящий феодал (в наших условиях – начальник, руководитель, администратор) передает (отстегивает, откатывает, отлистывает) вышестоящему определенную часть поступившей в его распоряжение феодальной ренты. Это – феодальная дань, и это – явление вполне нормальное. Но нужно подчеркнуть: нормальное для феодализма. И, конечно, это дикость и коррупция с точки зрения современной буржуазной демократии западноевропейских стран. Трудно представить себе высокопоставленного чиновника, скажем, земли Рейнланд-Пфальц, регулярно отстегивающего в Берлин наличку чемоданных размеров просто за то, что он (чиновник) находится на своем посту. В то же время, в Украине мало кого удивит аналогичное поведение высокого чина какой-либо региональной структуры, отлистывающего в Киев положенное. [B]2. Постсоветский неофеодализм. [/B] Итак, [B]применение к обществу Украины понятийного аппарата, адекватного исследованию феодализма, может в определенной мере помочь исследователю[/B], особенно при ответе на вопрос о причинах неискоренимости, широкой распространенности и необыкновенной живучести таких явлений, как взяточничество и коррупция в постсоветских странах. Вместе с тем, столь же понятно, что [B]современное общество Украины, как и ряда других постсоветских стран, не является в полной мере феодальным, по крайней мере, в классическом понимании этого слова.[/B] Здесь никто не носит железных лат (клубы исторической реконструкции – не в счет) и не владеет крепостными крестьянами (по крайней мере, официально). Чтобы отразить это отличие хотя бы в сфере терминологии, авторы, которые проводят аналогию между феодализмом и постсоветскими обществами, добавляют к слову «феодализм» различные прилагательные, призванные, видимо, указать на его современную специфику. Так, например, украинский автор Игорь Лосев использует словосочетание «промышленный феодализм» (см.: Игорь Лосев,[url=http://www.pravda.com.ua/rus/columns/2010/07/9/5210087/]"Украинский диагноз: промышленный феодализм"[/url] /«Украинская правда», 9 июля 2010 г.). Российский экономист Сергей Гуриев, описывая современную российскую экономику, говорит об «индустриальном феодализме». Я предпочитаю термин неофеодализм (см.: Евгений Сытник, "[url=http://www.pravda.com.ua/rus/columns/2012/01/27/6935513/]Украинский неофеодализм и российский газ как его экономический могильщик[/url]" /«Украинская правда», 27 января 2012 г.), поскольку одним наличием развитого промышленного базиса не исчерпывается отличие существующих постсоветских обществ от феодализма. Вообще, должен заметить, несмотря на наличие серьезных отличий между неофеодализмом и феодализмом, они практически не исследуются. В дополнение ко всему, аналогии между современными постсоветскими обществами и феодализмом большинством как самих авторов, так и читателей воспринимаются лишь как метафоры, используемые для того, чтобы привлечь внимание к той или иной социальной несправедливости, творящейся в нашем обществе. Не претендуя на то, чтобы в рамках одной статьи решить все эти серьезные проблемы, хочу, тем не менее, конспективно обозначить различие между феодализмом и неофеодализмом в таком важном вопросе, как санкция на власть и, соответственно, легитимности власти в обеих системах. Возможно, это будет интересно тем моим согражданам, кто в это бурное, революционное время обдумывает стратегию необходимых стране перемен. [B]3. Санкция на власть при феодализме и неофеодализме. [/B] При всём кажущемся сходстве между данью и взяткой и, соответственно, между феодализмом и неофеодализмом, между этими двумя общественными системами есть несколько важных и принципиальных различий. Каковы они? [B]В феодальном обществе дань, отдаваемая нижестоящими феодалами вышестоящим, равно как и повинности крестьян перед феодалами (барщина, оброк, чинш и т.д.), имеют узаконенный, легальный с точки зрения действующего права характер.[/B] Правовые кодексы феодальной Европы, от «Саксонского зерцала» до «Литовского статута», совершенно открыто фиксировали формы феодальной зависимости и даннические отношения в обществе. Сдача крестьянами феодалу чинша носила открытый и одновременный характер, и даже совершалась, как правило, в установленные дни, что приводило к собранию крестьян в определенном месте и, соответственно, определяло массовый, открытый характер действия. Такой же открытой, как правило, была и уплата дани низшими феодалами высшим. Вообще, в феодальном обществе дань, оброк и барщина воспринимаются обществом как естественная и неизбежная форма экономической и политической связи между господином и зависимым, между высшими феодалами и низшими. Власть феодала над зависимыми людьми в средневековой Европе санкционировалась владетельным князем, королем или императором, а те, в свою очередь, получали на свою власть религиозную санкцию и легитимацию из рук Папы от имени Римской Церкви. Мысль о божественной санкции на обладание светской властью четко прозвучала у нескольких известных средневековых философов и юристов, в частности, у английского правоведа Генри Брактона (XIII в.), который писал, что «король является Викарием Бога». Соответственно, светское дворянство в феодальной Европе было лишь вторым сословием, после духовенства – первого сословия. Иначе говоря, [B]важнейшим источником легитимации светской власти в Европе того времени была церковная власть и религиозная санкция[/B]. Не случайно в те времена велась острая борьба между Римскими Папами и императорами Священной Римской Империи за инвеституру, т.е. за право назначать епископов. Епископы, с политико-правовой точки зрения, были важны для монархов как распорядители легитимационного ресурса на местах. Церемония ввода вассала во владение феодом, также называемая инвеститурой, совершалась открыто, в присутствии множества приглашенных гостей и при стечении массы народа. На глазах у толп зевак обычно проходили и другие феодальные церемонии и мероприятия: выезд короля из дворца в город, рыцарские турниры, свадьбы членов королевского дома или семей крупных феодалов (герцогов, маркизов, графов и т.д.). По большей части все эти события имели не просто открытый для стороннего наблюдателя характер, но и характер народного праздника, где [B]наличие массового зрителя не только допускалось, но и прямо предполагалось и приветствовалось[/B]. Собственно, торжественность процедуры, пышность нарядов и стоимость оружия представителей феодальной знати и преследовали, как раз, в качестве одной из целей, поразить воображение простолюдина и, тем самым, вызвать чувство уважения и восхищения перед ними и, как следствие, базирующееся на этом состояние покорности. *** В отличие от всего этого, [B]в обществе неофеодальном,[/B] вроде современного украинского, [B]взятка (современный аналог дани), при всей ее распространенности на практике, официально носит незаконный и уголовно наказуемый характер.[/B] Она не имеет легитимации со стороны светского законодательства. Для того, чтобы убедиться в этом, достаточно открыть действующий Уголовный кодекс Украины на соответствующей странице. Равно и церковь в Украине или России не говорит: «Берите взятки!», а, напротив, призывает своих верных быть законопослушными. Между тем, несмотря на неофициальный статус, взятка и т.н. откат существуют в нашем обществе и пронизали практически все его сферы: государственное управление и бизнес, силовые структуры и суды, образование и науку, местное самоуправление и медицину. Это отсутствие религиозной и официальной государственной санкции на взимание дани (при одновременном широком развитии практики такого взимания) серьезно отличает неофеодализм от феодализма. [B]Итак, если в феодальном обществе дань имеет узаконенный характер и подкреплена светской правовой и религиозной нормой, то в неофеодальном обществе дань-взятка не имеет ни правовой, ни религиозной санкции и носит формально незаконный, т.е. криминальный характер. [/B] В свою очередь, любая криминальная, незаконная деятельность нуждается в той или иной степени конспирации или закрытости. Если в рамках классического феодализма политическая жизнь феодала предполагала и даже требовала наличия массы зрителей, то [B]господство неофеодальной коррупционной элиты оформляется в виде кулуарных договоренностей, достигаемых в условиях крайней закрытости от внешнего наблюдателя[/B]. Именно здесь лежат корни хронической (и практически не уменьшающейся) непубличности украинского и других подобных постсоветских режимов, а также шокирующей западного наблюдателя нетранспарентности большинства здешних управленческих и бюрократических процедур. Отсюда и необъяснимая, с западной точки зрения, агрессия режима против журналистов, задача которых, по определению, состоит в доведении до максимально широкой публики максимально возможных объемов информации. А теперь давайте зададимся вопросом: какие из структур, существующих в обществе, в силу своей природы склонны к максимальной конспирации? Это, конечно же, [B]уголовные преступники[/B] (и их организации) и [B]спецслужбы[/B]. Первые прибегают к конспирации в силу того, что ведут в обществе незаконную, уголовно наказуемую деятельность, и стремятся обезопасить себя от общественного возмездия. Вторые, хоть и действуют на основании писаных законов и легально созданы обществом, прибегают к конспирации в силу специфических профессиональных особенностей. Вполне логично, что общество, погрязшее во взятках и коррупции, притягивает, как магнитом, в свои верхние, властные эшелоны два эти типа законспирированных организаций. Постепенно они овладевают властью в таких обществах. Это и понятно: там, где удельный вес теневой экономики сопоставим с экономикой легальной или даже превосходит ее, возникает большой спрос на столь же теневые методы управления. [B]В высшей степени не случайно, что в Украине и России на определенном этапе существования этих стран на высшие государственные посты попали люди с определенным опытом конспиративной деятельности той или иной природы.[/B] Столь же естественным может быть и союз между ними, при всей их биографической непохожести друг на друга. [B]4. Методы управления и система мотивации.[/B] При феодализме подданные удерживались в состоянии лояльности и покорности по двум основным причинам. Люди подчинялись существующему общественному порядку отчасти по совести, отчасти из-за страха наказания. Подчиняющийся по велению совести знал, что, оказывая должное послушание своему сеньору или сюзерену, он выполняет требования существующих законов. В этом смысле его совесть была чиста и, кроме того, такой человек выглядел в глазах общества законопослушным и мог обоснованно рассчитывать на поощрение своего поведения со стороны властей. Кроме того, человек, принимающий существующий социальный порядок, был убежден в том, что он выполняет не только требования светских законов, но и предписания церкви, и тем самым зарабатывает своей душе посмертное блаженство. В условиях неофеодализма картина во многом обратная: участвующий во взяточничестве и подчиняющийся коррупционному порядку и его организаторам-боссам, знает, что он нарушает действующие законы, и в любой момент, в принципе, может быть привлечен к ответственности этим же коррумпированным государством. Как бы ни были уверены в своей безнаказанности взяточники и коррупционеры, жизнь даже очень коррумпированного общества дает примеры тюремного заключения некоторых из них, в том числе судей, депутатов, министров и премьер-министров. В данном случае не столь важно, почему чиновник, в том числе и высокопоставленный, попадает «под раздачу», или под удар, как нынче принято говорить, «избирательного правосудия». Важен принцип, заключающийся в том, что в коррумпированном государстве даже из числа тех, кто успешно встроен в коррупционную систему, никто не гарантирован от осуждения за… участие в этой самой коррупции. В этом есть некий[B] момент самоотрицания и самопожирания, присутствующий в неофеодальной системе коррупционного типа. [/B] Кроме того, человек, оказывающий послушание неофеодальной системе коррупционного типа и исправно работающий ее винтиком, заведомо знает, что он принципиально не может получить за это публичное поощрение, по крайней мере, такое, где его главные заслуги (то, за что его на самом деле ценят наверху) были бы открыто названы своим именем. При этом, он, конечно, может получить официальную государственную награду, но с формулировками, совершенно противоположными тому, что он фактически делает. Отсюда характерные именно для коррупционных неофеодальных систем лицемерие и двойственность морали: делаем и подразумеваем одно, а публично говорим другое. В качестве условного примера можно сказать, что высокопоставленный работник образования, исправно плативший дань вышестоящим чиновникам (и именно за это ценимый ими) и награжденный государственной наградой в неофеодальном обществе за «выдающиеся личные заслуги перед государством в развитии образования и подготовку высококвалифицированных специалистов», на самом деле разваливал это самое образование. А подготовленные вузом «высококвалифицированные» специалисты в реальности являются полуграмотными обладателями «липовых» дипломов. Итак, существует следующий парадокс: публичная и правильно названная награда в неофеодальном обществе коррупционного типа принципиально невозможна для лиц, занимающихся основой воспроизводства такого общества – коррупционной деятельностью. В самом деле, не вешать же чиновнику на пиджак орден «Волосатой Лапы» или медаль «За взятие»… Такая невозможность для коррупционера быть публично позитивно оцененным по своим реальным заслугам (ибо они разрушительны для общества) составляет принципиальный моральный изъян неофеодализма коррупционного типа. Это явно контрастирует с ситуацией в обычном феодальном обществе, где отличившийся феодал получает за свои личные заслуги награду, которая действительно соответствует реально совершенному им действию (например, героическому поступку на войне). Это обстоятельство накладывает характерный отпечаток на всю видимую верхушку государственно-коррупционной элиты: практически все ее представители, даже в периоды хорошего (для них) течения дел и отсутствия народных протестов, выглядят как бы немного боящимися, загнанными в угол или затравленными, особенно, когда на них нацелены телекамеры и микрофоны. Как ни стараются, они не в силах до конца избавиться от этого подспудного, предательского страха ни за тонированными стеклами своих дорогих лимузинов, ни за высокими заборами своих сомнительно узаконенных имений. Вы не замечали, как они, несмотря на уже довольно почтенный возраст, почти бегут от журналистов, не выдерживая публичного внимания и не в силах совладать с инстинктом мелкого вора - дать ходу с места происшествия? Охрана даже второразрядных чиновников неофеодального государства нередко превышает охрану президента демократического государства. Ради их передвижения перекрывают дороги, парализуя миллионные города. Если в Европе передвигаться велосипедом для высокопоставленных чиновников и политиков – обычное дело, то в неофеодальном государстве им подавай эксклюзивный бронированный «Мерседес». Почерк урок, пробравшихся во власть, страх крыс, извлеченных из привычного для них подполья… *** Итак, если обычный феодализм располагает двумя факторами удержания подданных в порядке – совестью и страхом, то неофеодализм – только страхом. Более того – совесть (если говорить о настоящей человеческой совести, а не о временной корпоративной солидарности) всегда работает против него, и поэтому он ее подавляет. Насаждать страх и подавлять совесть – вот простое правило власть имущих в неофеодальном обществе коррупционного типа. В этом залог самосохранения патологической системы. В этом смысле, если феодализм идет на двух ногах, неофеодализм скачет на одной. Страх и является, по сути, единственной опорой и единственным методом управления неофеодальных систем. Именно он держит неофеодальные структуры в повиновении своим боссам и своим законам-понятиям. Даже такой обычный в других системах элемент мотивации, как «пряник» большого заработка, в условиях коррумпированного общества трансформируется, опять же, в «кнут» - страх потерять кусок хлеба. [B]Неофеодализм коррупционного типа[/B] – как лента Мёбиуса, он замкнут сам на себя и [B]не подкреплен никакой санкцией (ни светской, ни религиозной), кроме апеллирования к сложившемуся положению дел.[/B] «Мы правим вами, потому что мы… правим вами. Потому что мы так хотим», - в лучшем случае могли бы для обоснования своей власти сказать простым жителям представители правящей верхушки, и в этом смысле самочинно ими присвоенная (или украденная) санкция на власть весьма созвучна знаменитому [I]« маємо те, що маємо»[/I]. Не случайно в таком обществе избирательные процедуры (и судебные, и любые социальные процедуры вообще) не просто часто, а системно нарушаются, являются объектом пренебрежительного отношения, быстро деградируют и превращаются не более чем в ширму. В таком обществе уже через несколько избирательных компаний все сомнительно: полномочия первых лиц и принятые законы, подзаконные акты и даже сама конституция. Довольно часто из-за многочисленных нарушений невозможно установить победителя тех или иных выборов, а в ряде административно-территориальных единиц или органов исполнительной власти на какое-то время появляются по два или более руководителя (например, мэра или губернатора) со спорным статусом. Легитимность и авторитет такого государства стремительно убывают, и поэтому систему такого типа можно назвать государством выгорающей легитимности. В свою очередь, при убывании легитимности для удержания подданных в повиновении опять же возрастает роль страха и грубой силы, применяемой властной верхушкой против широких масс народа. Круг замыкается, и система стремительно несется к кровавой развязке, поскольку на определенном уровне насилия, замещающего легитимные процедуры, оно закономерно вызовет столь же насильственный ответ со стороны тех, против кого оно направлено. Следует подчеркнуть, что в условиях страха невозможна ни успешная творческая деятельность, ни расцвет науки, ни какая-либо сложная созидательная деятельность вообще. Технологии и производство в таком обществе обречены на застой. Соответственно, в условиях страха также и чрезвычайно низкий, балансирующий на гране минимальных потребностей, уровень жизни. Пронизанное страхом общество Северной Кореи – один из примеров того, к какой деградации производства и потребностей приводит всеобщий страх. В то же время, демократическая Республика Корея (Южная Корея) – лидер многих промышленных технологий и одна из крупнейших по объемам ВВП стран. Кстати, более бедный по сравнению с обычным феодализмом инструментарий господства властной неофеодальной элиты (опора только на страх, а не на совесть), предопределяет сравнительную легкость и быстроту выхода народных масс из-под ее влияния и контроля, и, впоследствии, отстранения неофеодальной верхушки от власти. Это становится возможным, стоит только ослабеть страху. Или пробудиться совести. В то же время, ослабленная или отстраненная от власти неофеодальная система может так же быстро восстанавливать утраченные позиции, стоит только ее основным функционерам и организаторам уйти от справедливого наказания. (окончание следует)
