[B]Министерство удобств[/B] При всех кадровых перестановках в верхах, которые иногда все же проводил президент Хью Чмо, при всем мелькании харь и харизм, жизнь обычных гвинейцев характеризовалась потрясающей устойчивостью, можно сказать, стабильностью, или, по-местному, «злагодой». Когда начальники особенно долго не платили рабочим зарплату, т.е. были особенно злыми гадами, они больше всего твердили о «злагоде». Чтобы понять, кому гвинейцы были обязаны этой стабильностью, необходимо несколько слов сказать о самом загадочном и, пожалуй, самом влиятельном органе власти в Гвинее – Министерстве Удобств, или, сокращенно, МУДО. Официально этого министерства как бы и не было, однако каждый гвинеец на своей шкуре ежедневно чувствовал его заботу. Когда ты, например, стоишь на остановке, народу полно, а мимо тебя проходят пять или шесть пустых троллейбусов с табличками «в парк», «в депо», «учебный» и «заказ» - это, так и знай, поработало МУДО. Когда при входе в магазин, университет, кинотеатр и другие здания из двух существующих половинок дверей открыта одна, а вторая намертво зафиксирована, и народ толпится и давит друг друга – это о нас тоже позаботилось МУДО. Когда на вокзале есть 38 касс, но билеты продают только в одной, а народ стоит в длиннющей очереди – это событие того же ряда. Говорят, МУДО курирует также национальную программу «Нехватка мелочи», или «Получи сдачу», из-за которой без проявления специальных усилий и настойчивости невозможно получить сдачу ни в супермаркете, ни в мелкой лавчонке, не говоря уже о такси или ресторане, а мелкая монета периодически исчезает из обращения, как будто кто ест её пригоршнями. Для чего существует МУДО – сказать трудно. Большинство гвинейцев не очень утруждает себя поисками ответа на данный вопрос, и довольствуется оптимистично-деловым ответом: «Чтоб мы не расслаблялись». МУДО занимает особое место не только в гвинейской государственной машине, но и шире сказать, в образе жизни. МУДО – это и самый устойчивый институт. Он не зависит от сиюминутных особенностей политического режима. Как уверяют историки, данное министерство существовало во времена доколониальные, колониальные и существует в постколониальные. Некоторые обществоведы договариваются до того, что даже сам президент, по их мнению, никак не может повлиять на МУДО и полностью зависит от него, как грудной ребенок от своей кормящей мамочки. Любой принятый в этой стране хороший закон, обрастая инструкциями и разъяснениями чиновников из МУДО, тут же становится непохожим сам на себя, и бывает просто непригоден к исполнению. Действуя по закону, можно на решение пустячного вопроса потратить много времени и сил, так ничего в итоге и не добившись. Для обозначения подобной деятельности в гвинейском языке есть глагол «мудохаться», происходящий от названия вышеупомянутого министерства. - Я промудохался с этой справкой целую неделю, - говорил обиженный гвинеец своему знакомому. - А я недавно мудохался ради этого разрешения целый год, - отвечал ему тот. Иными словами, народ имеет все основания недолюбливать это ведомство. Для обозначения работающих в нем чиновников в гвинейском языке появилось слово «мудак» (или, что встречается реже, «мудила»), ставшее со временем довольно обидным ругательством. Однако сводить роль МУДО только лишь к негативу было бы непростительным упрощением, какое себе могут позволить только непроходимые прозападные либералы. Был и позитив. Например, если принятый парламентом закон был плох, а такое тоже часто бывало, то именно благодаря МУДО и его изящному искусству все спускать на тормозах он так и не вступал в полную силу, а то и вовсе пылился на полках, пока про него не забывали. Или еще пример. Довольно длительное время для малых предприятий Гвинеи одновременно действовали три нормативных акта: закон (о таком-то налоге), указ президента и постановление кабинета министров. И в этих трёх разных актах – разные ставки одного и того же налога. У всех бухгалтеров и предпринимателей шел дым из ушей от интеллектуального перенапряжения, все с ужасом думали о неизбежных в такой ситуации ошибках и последующих за ними санкциях, но тут... Спасатели из МУДО и здесь приходили на помощь, и за небольшую плату технично разруливали эту эпохальную проблему. Именно эта, предохраняющая гвинейцев от свободного творчества законодателей, роль МУДО оправдывала его деятельность в глазах если не всех, то многих. Один древний гвинейский философ даже заметил, что несовершенство гвинейских законов компенсируется только необязательностью их выполнения. Говорят, с тех пор эта фраза является неофициальным девизом не только самого загадочного и как бы не существующего министерства, но и отлита золотыми буквами на обратных, невидимых для журналистов сторонах кресел всех остальных, официально существующих министров. Некоторые мыслители даже выдвинули теорию «особого безсальского пути» и «особой гвинейской мудоцивилизации», словом, именно Министерство Удобств как никакое другое будило у гвинейцев тягу к философским диспутам о смысле жизни. [B]Свержение МУДО[/B] Но вернемся к старику Хью. 10 лет двух положенных сроков его президентства пролетели незаметно (в смысле, гвинейцы и незаметили, куда делась одна десятая часть жителей – то ли вымерла, то ли уехала), и Хью Чмо решил таки позаботиться о преемнике. Для этого был устроен самый демократичный конкурс на самую худшую в Гвинее биографию. Поскольку, как известно, Гвинея-без-сала – страна равных возможностей, то решено было продемонстрировать себе и всему миру, что даже глубоко падший человек в Гвинее имеет возможность занять самый высокий пост. Из отобранных кандидатур самым ужасным и отталкивающим был некий маньяк-каннибал, съевший 58 человек, что даже по гвинейским понятиям было многовато. Хотели было выдвинуть на президента его, однако с ним вышла незадача – он был непредусмотрительно расстрелян за каких-то пол-года до выборной компании (за эту спешку в исполнении приговоров слетел тогдашний министр внутренних дел, а со смертной казнью решили покончить раз и навсегда – чтоб не изымать навсегда из политики нужных людей). Номером 2 значился человек немного более респектабельный – обычный рецидивист, он никого не съел, а только пытался отгрызть руку, в молодости грабил и насильничал, имел несколько ходок. Хью Чмо, перелистав пухлые досье, утвердил кандидатуру. Вся государственная машина стала рекламировать кандидата-экс-уголовника, а «биг-морды» последнего приводили в трепет все гвинейские города. Так бы и передал Хью Чмо власть этому преемнику, да на его беду даже привыкший ничему не удивляться народ Гвинеи вдруг осознал, что власть понимает в демократии, как свинья в апельсинах. Гвинейцы по своей природе люди деликатные и, в целом, мирные, они не стали брать в руки оружие, а решили лишь тонко намекнуть власти, что они о ней думают. В качестве намека каждый гвинеец взял по одному апельсину, и все вместе вышли на улицу, держа апельсин в высоко поднятой руке. Это, по мнению гвинейцев, и должно было подвести власть к осознанию себя как свиньи, а значит, и заставить отказаться от своих коварных замыслов. - Нет уголовнику! - Рекламировать всех надо одинаково, а голоса считать правильно, - возбужденно говорили гвинейцы друг другу. - Пустой троллейбус должен останавливаться, а не проезжать мимо! – раздавалось то там, то сям в гуще народа. – Троллейбусы с народом! Троллейбусы с народом! – хором подхватывали люди. – Нет порожняку! - Это не я гоню порожняк, - оправдывался по телевизору кандидат-экс-уголовник, трусливо прячась за спины своих мордоворотов-охранников. - Я чего? Я – ничего... Я не хотел, а меня с нар сняли – и вперед... Но его уже никто не слушал. - Долой Хью Чмо! – кричали километровые колонны демонстрантов, опьяненных нежданно-негаданно свалившимся на них чувством свободы. - Открыть во всех учреждениях обе половинки дверей! – неслось над народными массами. - Две-ри нас-теж! Две-ри нас-теж! – гудела революционная столица, и многие гвинейцы в провинциях умиленно плакали у голубых экранов, радуясь небывалой смелости своих соотечественников. Главным политическим конкурентом того уголовника, которого Хью думал оставить после себя, был симпатичный и рослый сельский парень-свинопас, выучившийся при колониальном режиме на бухгалтера. Его биография была гораздо приличней, чем у хьючмовского ставленника, так, пара обанкротившихся при странных обстоятельствах банков, да еще какие-то пустяки, а главное – никакого каннибализма, что было уже хорошо по гвинейским меркам. Единственное, что смущало – он был малоразговорчивым и даже слегка косноязычным, поскольку любая простая мысль, будучи озвучиваемой им, получалась запутанной и противоречивой. Для того, чтобы все-таки донести до слушателей содержание сказанного, бухгалтер особым способом, напоминающим сурдоперевод, постоянно жестикулировал. Профессиональные бухгалтерские навыки оставили столь глубокий отпечаток на личности этого человека, что он часами мог сидеть в оцепенении в глубоко задумчивой позе, рассматривая калькуляции и свои нарукавники, и досужие журналисты не могли ни слова вытянуть из него. Иногда, впрочем, он прерывал молчание, и, выйдя из привычного тормозного состояния, говорил какие-то путаные и невнятные вещи о том, что якобы является внебрачным сыном самого Хью Чмо. Намек на «королевское» происхождение лишь усиливал его популярность среди тех, кто хотел продолжения «злагоды». Поддаваясь на короткое время приливам необычной для него активности, свинопас с сотней-другой друзей и кумовьев любил иногда взбираться на полюбившуюся ему гору на западе страны, где он совершал старинный языческий обряд поклонения духам предков, оставляя после себя горы пустых бутылок и всякого туристского хлама. Многим гвинейцам это нравилось. В минуты максимальной решительности и бескомпромиссности со злом бухгалтер приговаривал, потрясая своими руками: [I]«Ці руки нічого не крали!» [/I] Но самое главное: ассоциативный ряд, связанный с его первой профессией свинопаса, включал такие понятия, как старинный гвинейский хутор, упитанные хрюшки, бродившие по окрестностям, а также ароматное нежное сало, по которому все истосковались. В условиях продолжавшегося уже 15 лет падения его производства ассоциации работали именно на этого кандидата в президенты. Дней двадцать тугодумный Хью и его советники всматривались в экран телевизора, где шли бесконечные колонны трудящихся с апельсинами, прежде чем намек был понят. Хью был хоть и свиньей, но был свиньей осторожной, и он решил не искушать судьбу, и слил воду. Разрешено было еще раз пойти на выборы и дать возможность правильно пересчитать голоса. В гвинейских калькуляторах включили два забытых действия – сложения и умножения. Голоса с пятой попытки пересчитали правильно, и экс-свинопас-бухгалтер стал президентом. [B]Час Свинопаса[/B] Многие гвинейцы искренне хотели новой жизни. Жизни без оборотней, без убийств, без воровства. И чтобы заводы, которые строил весь народ, а потом заграбастал Хью Чмо вместе со своими прихвостнями, вернули. На революционных митингах Свинопас уверял, что при его президентстве так и будет. И он начал держать слово. Гвинейцы узнали, что то, чем они занимались предыдущие и очень трудные 10 лет, это не реформы, а неизвестно что, а истинные реформы ещё только впереди. Оборотни, каннибализм, воровство, использование методов МУДО было признано порочной практикой. Отныне все спорные и сомнительные вопросы должно было решать не МУДО, а суды. Решено было жить по законам, а не по понятиям. Да вот беда. Законы в Гвинее-без-сала были такие, что их можно было повернуть как угодно, а буквально выполнить было технически невозможно. Вскоре выяснилось, что и понятий Свинопас не имел ни о чем: он не разбирался ни в воинских званиях, ни в экономике, ни в своих собственных друзьях и приближённых. Любое дело, проходя от одного суда к другому, несколько раз меняло знак с плюса на минус. Виноватой становилась то одна сторона, то другая. Если безсальцы судились между собой за заводы и фабрики, то повсеместными стали ситуации, когда сегодня на заводе был один законный хозяин, с решением одного суда в руках, завтра – другой, с совершенно противоположным решением другого суда, а послезавтра – снова первый. Некоторые собственники даже полюбовно договаривались – по нечётным дням завод принадлежит одному претенденту, и выполняет решения одного суда, а по чётным – другому, и выполняет решения другого суда. По нечётным дням заводом руководит один директор, по чётным – другой. Да что там директора каких-то заводов! Со временем в стране появилось два Генеральных гвинейских прокурора – один по версии одного суда, другой – по версии другого. Впрочем, рядовых гвинейцев это не очень удивляло - в стране были богатые традиции двойственности. Даже Новый год в Гвинее-без-сала праздновали два раза. Поэтому в этом вопросе как раз все быстро устаканилось. На новый Новый год перед телезрителями с поздравлениями выступал старый новый гвинейский прокурор, а на старый Новый год – новый (в смысле восстановленный судом) старый (кто ничего не понял – не пытайтесь, для этого нужно родиться гвинейцем). Оба грозили кулаками с экрана своим противникам, в итоге получалось довольно плюралистично, а плюрализм, как известно - это составляющая демократии. Только вот беда. Если до раздвоения гвинейской прокуратуры от страха дрожала по очереди то одна, то другая половина Гвинеи, то теперь мандраж охватил сразу обе половины. Зато появилась уверенность в будущем, в том смысле, что ни в чём уверенным быть нельзя. Постепенно, вслед за генеральным прокурором, раздвоились губернаторы областей, мэры городов и старосты деревушек. Все они упорно судились между собой. На каждого жителя было возбуждено в среднем 3 уголовных дела, причём одно – одной прокуратурой, второе – другой, а третье – ещё до того, на всякий случай. Много дел было возбуждено также по факту: дождя, снега, пожара и наводнения, наступления зимы, лета, весны и осени, а также по многим другим фактам. При этом виновными назначались погода, ветер, огонь и другие природные стихии. А суды тем временем для своей работы требовали все больше и больше сала. «Не подмажешь – не поедет», - гласила народная гвинейская мудрость, поэтому сало уже при новом, демократическом президенте продолжало ускоренно убывать, будучи расходуемым на суды. Цены на сало начали новый взлёт, таща за собой, как локомотивом, цены на другие продукты и даже на газ и жильё. Одна изобретательная женщина – премьер-министр Гвинеи, назначенная новым президентом на этот пост вскоре после победы апельсиновой революции, предложила административным путем снизить цены, и централизованно распределять сало, чтобы оно шло по назначению в рот каждого гвинейца, а не только на чёрный рынок. А для лучшего контроля она предложила окрашивать социальное сало в оранжевый цвет – цвет недавней революции, что и было с энтузиазмом исполнено. Но это ни к чему не привело – к сожалению, на черном рынке стало появляться и оранжевое сало, только по ещё более высокой цене, чем обычное, бело-голубое. И женщину-премьера быстро сняли. Президент почти постоянно отсутствовал в стране. Гвинейское телевидение монотонно показывало, как он то и дело встречался с видными зарубежными политиками, бизнесменами и религиозными деятелями, от занзибарского короля до сенегальского канцлера, от главного шамана Зимбабве до какой-то чернокожей бабы, выпрашивая у них различные кредиты, инвестиции и сало для Гвинеи-без-Сала. Дело, в общем-то, полезное. Да вот беда – кредитов и инвестиций почему-то больше не стало. И самое главное – сало. Его производство, несмотря на экономический рост (пусть и маленький), продолжало падать. Вместе с салом почему-то падала и численность гвинейского народа. Сам по себе напрашивался новый экономический закон применительно к Гвинее-без-Сала, который почему-то никто из официальных столпов науки не удосужился сформулировать: численность гвинейцев прямо пропорциональна уровню производства сала в стране. И частное следствие из новосформулированного закона: никакой экономический рост с точки зрения влияния на численность жителей не в состоянии компенсировать падение производства сала в стране. Стала прорисовываться прямо-таки глубинная и роковая связь между гвинейцами и салом. И осознание этой связи весило больше, чем все защищённые в Гвинее кандидатские и докторские диссертации по экономике, социологии и политологии, вместе взятые. Ибо связь, в отличие от «проффесорских» диссертаций, подтверждалась на практике. Президент, которому стало не хватать денег на постоянные заграничные турне, запрашивал всё большие суммы у парламента. Гвинейский парламент поначалу, скрепя сердце, выделял деньги, каждый раз всё более неохотно, а затем принял закон о переименовании должности президента. Отныне вместо слова «президент» нужно было говорить «президент-в-командировке», подобно тому, как существуют правительства в изгнании. Командировка стала постоянной и бессрочной, а граждане целыми месяцами напролёт видели своего президента только по телевизору. Несмотря на это, вход в пустой президентский дворец всё равно обнесли несколькими железными заборами, от греха подальше. А из двух половинок дверей одну снова заклинили, как во времена МУДО. Разочарования добавляло и то, что, вопреки ожиданиям демократической общественности, новый демократический президент начал отчебучивать такие номера, которых не позволял себе даже старина Чмо. Сын демократического президента разъезжал по столице на дорогущем салоходе без номерных знаков, а чтобы ему никто не мешал, папочка-президент велел в однодневный срок разогнать всю гвинейскую автоинспекцию (сокращенно - ГАИ), что и было исполнено (правда, как и всё в Гвинее, это начинание тоже не было доведено до конца, и как бы разогнанная ГАИ перешла к партизанским действиям, словно незаконное воинское формирование. Гаишники из придорожных джунглей с автоматами наперевес налетали на зазевавшегося водителя и, отобрав десятку-другую в местной валюте, так же неожиданно скрывались в зарослях). Когда некий журналист попробовал было рассказать общественности о незадачливом недоросле, демократический президент неожиданно и прилюдно так страшно зарычал на журналиста, что все снова вспомнили об оборотнях. Впрочем, гвинейцы не особенно жалели и журналистишку, и разогнанную ГАИ, ибо последняя очень уж обнаглела по части сала – за каждое реальное или мнимое нарушение инспектора вымогали огромные куски этого редкого продукта, не говоря уже об укоренившейся в Гвинее практике получения водительских прав только за сало. На и без того не слишком благополучных гвинейских автодорогах установился полный хаос. Тысячи гвинейцев гибли в авариях, и страна ежедневно несла человеческие потери на мирных магистралях большие, чем Соединенные Штаты на всех своих полях сражений, вместе взятых. Понимая, что так и подданые скоро закончатся, правительство установило необычно высокую как для Гвинеи денежную помощь при рождении ребёнка. „Размножайтесь!”- биг-борды с таким призывом украсили столичные улицы. „Ударим рождаемостью по смертности на дорогах!” - подхватили пропрезидентские агитаторы. „Рождайте детей, чтобы было кого давить на дорогах!” - разъясняли газетчики. Однако рождаемость, по сути, осталась на том же уровне. Парадоксально, но факт: без роста производства сала гвинейцы напрочь отказывались размножаться, невзирая на небывалую денежную помощь! Почти мистическая связь гвинейского народа с этим продуктом вырисовывалась все отчетливее. В довершение ко всему, лично Свинопас, как оказалось (об этом оповестил общественность лидер гвинейской салоциалистической партии Оззи Мор), даже в изобильном колониальном прошлом сала употреблял исключительно мало, а все больше нажимал на импортные батончики [I]„віспа”,[/I] пока эта страшная болезнь действительно не приключилась с ним. И Свинопас потихоньку начал всем надоедать. Каждый бухгалтер должен уметь составить баланс, а в балансе, как известно, всё должно быть уравновешено чем-то, а то, в свою очередь, еще чем-то, т.е. всё в итоге должно сводиться к нулю. И действительно, за каких-то пол-года Свинопас-бухгалтер умудрился свести к нулю доверие и к себе, и к идеалам революции. Зато баланс получился хороший. [B]Реставрация МУДО и исчезновение Гвинеи-без-Сала[/B] Жизнь в Гвинее к концу правления бухгалтера стала напоминать голливудский ужастик. В центре столицы было не протолкнуться от восставших мертвецов. Ведущие политики всех мастей, скандально погоревшие на самых разнообразных и жутких преступлениях, от астрономических взяток до каннибализма, от торговли людьми до плагиата, и которых давно все считали политическими трупами, преспокойно продолжали тусоваться на самом верху, нося в мешках за плечами чьи-то отрубленные головы и, не стесняясь, поблескивая орденами „За взятие”. Одна десятая выдвинутых против них обвинений способна была навсегда уложить любого западного политика. Западного, но не гвинейского. Здесь, в Гвинее, очередной скандал и разоблачения лишь на короткое время сбивали государственных деятелей с ног, а затем они поднимались, как персонажи известного ужастика, и снова бродили по корридорам власти, активно участвуя в политической жизни. Людоеды охотно давали интервью о человеколюбии и всепрощении. Воры и взяточники призывали к справедливости. Мертвецы рассказывали о возрождении. Выползли из могилы даже те, кого когда-то прилюдно закопали с предварительным забиванием в спину осинового кола. Все вновь объявились в столице. Отсидев за миллиардные хищения несколько пожизненных сроков в американской тюрьме (гвинейская выдержка!), на Родине объявился даже знаменитый Лос Арьенкос, один из экс-премьеров и экс-друзей президента Хью Чмо. Одичавший и заросший шерстью, он, распространяя вокруг себя невыносимый запах тления, шатающейся походкой слонялся по столичным улицам, распугивая зазевавшихся прохожих; в спине его между плеч торчал обломок осинового кола, а на ногах звякали полуразбитые кандалы. А между тем... Промышленное производство то и дело останавливалось, поскольку противоречивые гвинейские законы требовали непонятно что. Работая по закону, нужно было 220 % всего заработанного отдать гвинейскому государству. И если раньше заботливые сотрудники МУДО оперативно разъясняли все проблемные места в законодательстве, а то и вовсе своей высшей властью отправляли толстые книжки с законами в мусорную урну, то теперь сотрудников МУДО было нигде не видать. Одни были сняты, другие в бегах по заграницам, третьи принципиально бездействовали, сложив руки. И некому было помочь маленьким гвинейцам. От буквального исполнения законов всех стало мутить, и даже ведущие законники страны называли ситуацию „шизофренической”. И гвинейцами постепенно овладела тоска по МУДО. Простые работники и даже высшие управленцы всё чаще в бездействии складывали руки, ведь без чёрных доплат в конвертах и взяток интересу в жизни не было никакого. Терапевтические беседы и призывы президента к населению не брать взяток действовали мало, ведь по гвинейским законам жить хорошо и прилично зарабатывать было невозможно. Поэтому, если взяток не брать, в Гвинее лучше было не делать ничего. Селяне ленились ухаживать за свиньями, забывали подбрасывать им корм и убирать навоз. Количество свиней неумолимо сокращалось, и последние две сотни этих животных были занесены в местную красную книгу, а также получили паспорта, не хуже, чем у самих гвинейцев. Для защиты здоровья хрюшек в безсальское село принудительно начали было переселять врачей-рабов. Однако и это не помогло гвинейским свиньям. И вот... Настал день, когда по невыясненным причинам околела последняя свинья в Гвинее, и все телеканалы многократно повторяли заезженную картинку лежащей на каком-то крестьянском подворье худой мёртвой хрюшки. Память о последней свинье постановили увековечить в виде памятника, а в знак траура решено было перебить также всех кур, гусей и уток. Кроме того, кто-то пустил слух, что в смерти свиней виноваты куры, дескать, заразили их атипичным кошачьим насморком. Это тоже не добавило курам популярности. - Если уж без свиней, так и без кур. Пропади оно всё пропадом! - махали рукой отчаявшиеся безсальцы на свое опустевшее хозяйство, и слёзы ручьём текли у них из глаз. Кто из ружья, кто из берданки, за пару недель перебили несчастных хохлаток, а заодно и всю остальную домашнюю птицу. Бедные куры, почуяв неладное, разбегались и разлетались кто куда. Для борьбы с ними были задействованы вертолеты и войска. Зенитки молотили по уткам, единственный самолёт-перехватчик гвинейских ВВС перехватывал перелётных гусей (пока сам не перелетел за ними в соседний Камерун), а пехота прочесывала степи, докалывая штыками подранков. В южных степных районах Гвинеи замелькали полковые штандарты бравых внутренних войск. Гвинейское телевидение показывало, как сам президент, неожиданно появившись в одной из южных провинций, бесстрашно вёл себя во время масштабной облавы на кур. Он как главнокомандующий руководил операцией. Население помогало войскам как могло. В стране резко возросло производство самодельных сачков и мешков для ловли пернатых. Досталось под горячую руку и диким перелётным птицам. С упорством, напоминающим китайское времен культурной революции и борьбы с воробьями, гвинейцы отстреливали всех птиц, похожих на кур, вплоть до аистов, пеликанов и даже чаек. Африка не досчиталась многих раритетных видов. Поднаторев на птицах и войдя в раж, доблестная безсальская армия решила даже выбить последний португальский гарнизон с гвинейской земли, оставленный там по межгосударственному договору в одном южном порту. Особенно злило гвинейско-безсальских генералов наличие на флаге вражеского гарнизона курицы, да еще и двухглавой. До войны с бывшей метрополией дело, впрочем, так и не дошло, поскольку помешали внутригвинейские события. На ближайших парламентских выборах кандидаты, не скрывавшие своей связи с МУДО, и опозиционно настроенные к демократически избранному судом президенту, образовали блок „Без суда и следствиЯ”, и получили большинство мест. Новый парламент сформировал правительство, почти сплошь состоящее из МУДаков, неразрешимые правовые коллизии были вместе с правом выброшены на помойку, и заржавевшие было шестеренки гвинейской экономики вновь энергично завертелись. Прокуратура снова воссоединилась, а затем и вовсе была отменена, и Гвинея в этом смысле стала походить на Англию, как и обещал один из влиятельных оппозиционеров. Гвинейцы облегченно вздлохнули. Гвинейцы узнали, что то, чем они занимались предыдущие годы, есть не реформы, а неизвестно что, а истинные реформы еще только впереди. В ознаменование произошедших политических корректировок, а также в знак траура по исчезнувшему салу, флаг страны сменили на чёрный, а чтоб было хоть чуть-чуть весело, поместили на нем белый череп с широкой, открытой улыбкой, призванной успокоить иностранных инвесторов. Демократический президент куда-то делся. Кто говорил, что он тайно сбежал из дворца в женском платье, едва объявили первые предварительные итоги голосования. Кто уверял, что его и вовсе не было никогда. А кто-то считал, что его доконала [I]віспа.[/I] Как бы там ни было, к демократии, законам и судам у всех к этому времени выработалась такая неприязнь, что решено было хотя бы годик пожить без них. За этот годик как-то быстро и сами собой исчезли многие органы власти, партии и даже люди. Однако воспитательные проповеди демократического президента не пропали даром. Гвинейцы всё-таки изменились к лучшему. Именно после того, как он куда-то делся, многие захотели быть похожими на него, по крайней мере, в том смысле, чтобы руки ничего не крали (в Гвинее вообще было принято любить героев после их исчезновения). Но поскольку есть всё равно хотелось, все стали красть ногами. Стало даже модно учиться этому ремеслу, и появились соответствующие профильные вузы. А тут как раз в стране разрешили продажу земли. Каждый стал по чуть-чуть выносить землю ногами в соседние государства – кто к западным соседям, кто к восточным, а кто даже и к южным, за море. Землю либо засыпали за голенища сапог и уносили с собой, либо она сама обильно прилипала к подошвам идущих, либо её увозили в лодках. Гвинея-без-сала все уменьшалась в размерах, пока совсем не исчезла с политической карты мира. Кто не верит – откройте атлас. Вы там ни за что не найдёте страну с таким названием.
