Ему было 12 лет, когда арестовали его бабушку и мать. Его, вместе с младшей сестрой, поместили в детский дом, сначала – в Чернобыле, потом – в Сталино (Донецк). Несколько раз он пытался бежать, однажды – даже успешно. Но, вернувшись назад в Сталино, чтобы похитить и увезти на родину младшую сестру, попал в засаду. С тех пор около 40 лет он провел в ссылках, тюрьмах и лагерях, где сильно подорвал здоровье: ослеп. Только в 1990 году ему позволили вернуться в Украину. Все это – только за то, что его отца звали Роман Шухевич (главный командир Украинской повстанческой армии – «Остров»). Узнав, что его собеседник – из Петровского района Донецка, засмеялся: «Слушайте, да мы и вправду земляки!»… Его родная сестра так и выросла в Донецкой области… Юрий Романович, в размещенной в Интернете Вашей биографии написано, что в 13 лет Вы попали в детский дом на Донбассе… Сначала на Петровке, потом на Рутченково, недалеко от Коксохимзавода. При каких обстоятельствах это происходило, и в каких условиях Вам пришлось там жить? В 45-м году, в июле, арестовали мою маму, мою бабушку, ну, и забрали меня с сестрой. Сначала нас поместили в Чернобыле в детский дом, близко от Киева, близко от западной Украины. Считалось, что это небезопасно. И вправду, весной следующего года приехал человек за нами, хотел забрать. Но – нас уже там не было. Потому что зимой, в феврале месяце, нас вывезли в Сталино, и поместили в детский дом, возле шахты 2/16. И я там был до 46-го года. Летом я пытался бежать оттуда. Ну, меня поймали. Сестра осталась там. Я хотел бежать еще из Чернобыля, но сестру с собой бы взял, там сравнительно недалеко. А вот тут уже было далеко: я понимал, поездами…, а ей шесть лет… Меня сразу – в другой детский дом, в Мариуполь. Там я пробыл десять дней. И снова сбежал. Снова в Дебальцево меня поймали. Ну, и тогда на Рутченковку. Там, на Рутченковке, я был до 47-го года в детском доме. А потом оттуда сбежал. В 47-м году уже добрался до Галичины. Как мне там жилось? Да обычно. Не все знали. Ну, как не все. Директор знал, был проинформирован МГБ. Что им сказали – не знаю. Был такой случай, что директриса сказала: «Кто ваши родители? Что они сделали, что вас так перевозят?». У меня остались приятные воспоминания о Донбассе. Знаете, в таком возрасте, когда вспоминаешь детство… Люди, мальчики, с которыми я учился, в детском доме или в школе – мы ходили в общую школу,– «домашняки», как мы говорили, я с ними дружил… Говорят, что и языкового барьера в то время как такового не было… Правда, тогда были школы украинские в Сталино, в городе, это после войны их позакрывали. Но Мандрыкивка, Оленивка, они все говорили по-украински… Что случилось после того, как Вы вернулись на Галичину? Когда я попал на Галичину, я тут через подполье связался со своим отцом. Мы встречались. А после того, в 48-м году, весной, в марте, я поехал снова в Сталино, забрать сестру. Я поехал со связной своего отца, Дидык Галиной. Случилось так, что на Трудовских мою сестру отдали в одну семью, Запорожцевых, я там узнал фамилию, и они взяли ее на воспитание. Моя сестра была в детском саду. Но меня кто-то узнал и сказал, и там мне устроили такую западню, и меня арестовали. Галине Дидык удалось ускользнуть. Так случилось, что в том момент мы не были вместе. К счастью. И после этого начались бесконечные сроки – тюрьмы, ссылки… Бесконечные. Да. Сколько лет всего Вы провели в неволе? В тюрьмах и лагерях я отсидел 31 год. Еще я не имел права жить в Украине. Ссылка в Томской области. В общей сумме – где-то сорок лет я прожил за пределами Украины. В последнее время я жил на северном Кавказе, в Нальчике. Какие люди окружали Вас в лагерях? Это были политзаключенные? В основном – политзаключенные. Пересекались мы и с уголовными преступниками. Сидели там такие, что за ограбление, и при этом убившие милиционера. За это давали «террор». Ясно, что это статья политическая… Занимались ли Вы какой-либо общественной работой в этот период? Ну, насколько это было возможно. Общественной – нет. Но, особенно в последние годы, заключенные много писали о тех условиях тюрем, в тот момент и в прошлом. Это тправляли на свободу, и таким образом радио «Свобода» не раз передавало наши материалы. О материалах. Например, Солженицын за свой лагерный срок написал значительное число рассказов и три тома своего «Архипелага ГУЛАГ»… Знаю, знаю. И я кое-что писал, что выскользнуло на свободу и было напечатано. Например, я написал обращение в Президиум Верховной Рады в 68-м году, когда я должен был освобождаться. Я приводил примеры одного литовца, одного латыша, одного украинца, которые вышли на свободу, и которые были убиты. Ясно, чьи это были руки. Я написал, что я скоро освобождаюсь, ожидает ли меня такая же судьба? Копию я отослал на свободу, она через Москву попала в «Украинское слово», газету, которая издевалась в Париже. Но – я веду не к тому. Солженицын сделал много интересных и основательных выводов из того, что ему пришлось пережить и увидеть. Каков Ваш главный вывод после этих сорока лет? Мой вывод: это был действительно дьявольская система. И все, кто боролся с ней, всегда были правы. Потому что это нечеловеческая система. Ее нужно было уничтожить. Мой отец, когда мы встретились, в октябре 47-го года, в Рогатинском районе, когда я рассказал, как арестовали бабушку, маму, нас забрали, сказал: «Юра, мы боремся не для того, чтобы отомстить, а для того, чтобы такая система больше не существовала». В одном из источников я читала, что Вы были последним из людей, близких Роману Шухевичу, кто видел его убитым. Да. Я был тут. На улице Бандеры (во Львове. – «Остров») когда-то был следственный изолятор. Это называлось внутренняя тюрьма МГБ. Я там сидел. Меня повезли в областное управление на опознание… Возили туда еще многих людей. Я знаю как минимум троих. С тех пор как арестовали Вашу мать и вывезли Вашу сестру, что случилось с ними? Моя мама отсидела десять лет. Еще и ссылка. Но у нее была ссылка не по суду, а автоматически ссылали «политических». Маму арестовали за непрописку. Дали три года, как «злостной». Долго ее не прописывали. Наконец, она осталась у сестры, сестра ее прописала. Тут она и умерла, в 2002 году. Сестру, после того, как я ее пытался выкрасть, забрали из той семьи и поместили в Славянском детском доме. Она закончила там семь классов, поступила в Днепропетровский строительный техникум, закончила его, должна была там три года отработать, отработала, и поступила во Львовский политехнический. Вернулась сюда, вышла замуж, и жива по сей день. Я хотела бы спросить Вас как сына командира УПА. Сегодня много говорят о перемирии ветеранов Великой Отечественной с украинскими повстанцами. Как Вы относитесь к этой проблеме? Послушайте, с ветеранами как таковыми, простыми красноармейцами, которых брали в армию и гнали, невооруженными, в гражданском, кидали под немецкие танки, 14-15-летних мальчиков и девочек, которые гибли под обстрелами… Их тоже уничтожали. Мы все не имеем к ним никаких претензий. Ни вражды, ничего. Когда они проходили тут, была война, в 44-м, их никто… Знаете, были такие стычки, прорывались, перестрелки, ну, то была война. У нас претензии к тем карательным подразделениям НКВД, которые делали тут облавы, которые издевались над нашим населением, которые вывозили… А они же приравнены к участникам Великой Отечественной. И получается подмена понятий. Говорят об одном, а в реальности имеют ввиду другое совсем. Ну, разве с ними мы можем помириться? Ну, у нас тоже много говорят о том, что Украинская повстанческая армия убивала мирных жителей, жгла дома. В какой мере это справедливо? Только представьте себе: 12 лет мы противостояли большевикам. Если бы нас не поддерживало население, не знаю, продержались ли мы хотя бы год. Если бы мы делали то, что говорят, разве нас поддерживали бы? Были провокации. И страшные провокации. Переодевались. Некоторые вызывались сами, некоторых поймали, и они согласились на сотрудничество. И вот они под руководством офицеров МГБ страх, что вытворяли… И потом все это приписывали нашему подполью. Я приведу даже пример. Есть такой городок – Острожец. Это Львовская область, на границе с Волынью. Там было когда-то большое имение, и там – глубокий колодец. В том имении стояла военная часть НКВД. Тех, кто был убит в боях, привозили туда, потом сгоняли людей на опознание, а потом бросали их в колодец. При Хрущеве взяли тот колодец, вытянули все останки, и похоронили их как «жертвы украинских буржуазных националистов». Это правда, что украинские повстанцы некоторое время сотрудничали с советскими партизанами? Были такие попытки. И Ковпак, и Федоров, и другие, с целью провести разведку, потому что это была незнакомая для них территория, и у них не было тут сети, пытались наладить контакт, для того, чтобы потом вести борьбу. И даже с той стороны, Руднев, пытался сконтактироваться. Он считал, что мы должны вместе воевать, Украинская повстанческая армия и красные партизаны. Но – Москва имела свой взгляд на это, и Руднев поплатился жизнью. В августе в Донецке проходил совет директоров Мирового Конгресса Украинцев. Там президент Конгресса Аскольд Лозинский сообщил, что он уговорил Вас инициировать судебный процесс против Кабинета министров и лидера КПУ Петра Симоненко за их заявления, что Роман Шухевич получил якобы Кресты от Гитлера. Вы действительно имеете такие намерения? Да, готовится иск в суд за клевету касательно Симоненко и Табачника. Ну, и на Кабинет министров, потому что Табачник – официальное лицо, вице-премьер по гуманитарным вопросам. Мы можем доказать, что это неправда. В Фрайбурге находится архив немецкого «Вермахта», там есть все награжденные. Немцы, вы знаете, очень скурпулезны в этом отношении… А, тем более, Симоненко сказал, «из рук Гитлера». Из рук Гитлера Железный крест получил только один человек – Геринг, в 40-м году. А он награждал воздушных асов рыцарскими крестами, это правда. Железный крест из украинцев имел один человек – был такой Юрий Лопатинский. За бой под Винницей, когда он отбил наступление преобладающих сил, он был награжден Железным крестом, ІІ степени. Господин Лозинский заявил, что этот иск будет рассматриваться в Европейском суде. Но ведь для этого необходимо пройти все судебные инстанции тут, в Украине. Он сказал иначе. Что он понимает, что, наверное, тут мы не добьемся справедливости, и когда пройдем все инстанции, это будет подаваться в Европейский суд. В какой суд Вы собираетесь подавать иск? В первую очередь, в Печерский суд Киева, потому что Симоненко там, на проспекте Леси Украинки, проживает, по месту его проживания. Ну, а Табачник также, это уже Кабинет министров. Мы в скором времени будем подавать. Уже собираем всю документацию. Когда во Львовскую область в последний раз приезжал Виктор Янукович, местные СМИ сообщали, что Вы его сопровождали, так ли это? И – говорили ли Вы с ним? Я его не сопровождал. Он прибыл в Олесько, чтобы подписать договор о сотрудничестве со Львовской областью. Я был на встрече с ним. Там были представители львовской интеллигенции. Меня пригласили, я согласился поехать, потому что мне нужно было сказать ему несколько слов. У меня тут с властью много неприятностей, вы не думайте… Тут было дело, что на меня бросались с топором. И это дело тянется уже три года. Есть, как говорится, какая-то «крыша» у того человека, и не так просто, конечно, все это было. Я хотел встретиться с Януковичем, и сказать ему, что я передам ему письмо через кого-то из депутатов лично. Я обратился с таким же письмом к Президенту. Я с Януковичем несколько раз говорил. Я считаю, что он премьер, и никуда от этого не денешься. И как он себя вел? Вел себя нормально, несмотря ни на что. Он сказал, что мы не можем на примере таких людей воспитывать, и так далее…, но вел себя корректно. Вы сказали, что у Вас есть какие-то трудности с властью. Что Вы имели в виду? Вам вообще тут как-то помогают? Я получил Героя Украины. Я не ношу его, потому что я надеялся, что, поскольку советы Тернопольской и Ивано-Франковской областей подавали на меня и на моего отца, до 30 июня (День рождения Романа Шухевича, главного командира Украинской повстанческой армии. – «Остров») отец посмертно будет награжден. Так как он не награжден, я не считаю возможным носить… Ну, получаю соответствующую пенсию, Героя Украины. С нашей властью, особенно – львовской, я немного на ножах, потому что я люблю говорить то, что им не очень нравится. А нашу власть есть за что критиковать. Я не церемонюсь даже и с центральной властью, если она того заслуживает. Например? Послушайте, я же вижу, что происходит в Украине, не думайте… Скажем, взяточничество. Что, мы будем говорить о взяточничестве «регионов», а чем лучше БЮТ, чем лучше – «Наша Украина»? Взятки как брали, так и берут. Наше имущество распродали, разбазарили. Так и разбазаривают, и дальше прихватизируют… Чем Вы занимаетесь сейчас? Я возглавляю Украинскую национальную ассамблею - УНСО – Украинскую народную самооборону. Тем и занимаюсь. Мы шли на предыдущие выборы. На эти не шли, потому что понимали, что там все уже решено, и что нам не за что голосовать, не за кого голосовать. Вообще мы поддерживаем Президента. Потому что – нет лучшего. Ну, а вообще, по Вашему мнению, кого в парламенте стоит поддерживать? В тех трех мегаблоках – думаю, что никого. Я хотел бы, чтобы Степан Хмара (бывший политзаключенный, правозащитник, депутат Верховной Рады I, II и IV созывов. – «Остров») был в парламенте. Можно было бы назвать еще несколько человек. Но – они ничего не решат. Знаете, выборы – выборами, но нужно не переизбирать Верховную Раду, или Президента, нужно ломать эту систему. У нас осталась советская система, несмотря ни на что. У нас осталась такая же коррупция, такие же злоупотребления. Разве наши суды судят по правде? Тут много говорят о национальной идее. Что это за национальная идея? А никто определить не может. А национальная идея – это, во-первых, земля, материальная основа нашей жизни. Они хотят ее раскрасть, прихватизировать. А это – последнее, что у нас осталось. Я против ее приватизации, пока украинский крестьянин не будет настолько богат, чтобы эту землю купить. Второе – это свобода, так сказать, духовная составляющая. У нас же свобода. Вы можете тут себе выйти и покричать, пошуметь возле памятника Шевченко (центральная часть Львова, традиционное место собраний и митингов. – «Остров»), но никто ведь не будет вас слушать. Да и на то, что пишут в газетах, никто не обращает внимания. Если бы мы имели реальную свободу, все было бы иначе. Третье – это справедливость. Это правовая основа, и для нее нужно, чтобы суды были несколько другими, а не такими коррумпированными, как сегодня. И – порядок. Это уже организационная составляющая. Говорят: законы не выполняются, потому что у нас нет механизма их выполнения. Что значит – нет? Значит, нет порядка. В Киеве принимают решения – в областном совете не считаются с ними, потому что принимают свои. Районная власть – не слушает область… Вот взять эти четыре составляющих – это и будет национальная идея. И, кроме того, – государство существует для того, чтобы мы имели цель, а цель должна быть – государство, забота о том, чтобы нация могла расти, богатеть, быть живой и здоровой, чего у нас нет. У нас людей повыбрасывали на заработки, из самой богатой страны мира, в Португалию бедную, Испанию, Италию, Грецию, Уренгой. У нас за чертой бедности более 80 % населения. И это – в самой богатой стране! Еще в период ссылки у Вас были определенные проблемы со здоровьем. Что-то изменилось с тех пор? Я потерял зрение в период последнего срока заключения. Свои последние пять лет ссылки я отбывал в доме инвалидов. Ну, и так все и осталось. То есть, это неизлечимо, или нет средств на лечение? Нет, пока что это не лечится… Беседовала Юлия Абибок, «Остров»
