Полномасштабная война постоянно тестирует украинскую систему здравоохранения. Возможно, от нее можно было ждать в таких условиях прорывных инноваций, но она по большей части, кажется, только истощает ресурсы врачей и пациентов. Системе нужны изменения. И тысячи военнослужащих и членов их семей, которые через нее прошли, могут с уверенностью сказать, какие именно. Как и почти каждая история раненого военнослужащего, история борьбы Виктора Комарницкого за здоровье и жизнь начинается эвакуацией с места боевых действий, ради которой другие военные рискуют жизнью собственной. Побратимы тянули Виктора к эвакуационной машине семь километров; одна машина не доехала, потому что в нее попали россияне. Жена Виктора Ирина Комарницкая говорит, что Виктора убила не война, а украинская медицина, и что его случай – далеко не единственный пример врачебного равнодушия и халатности. Следующие обязательные этапы такой истории – стабилизационный пункт, где раненому оказывают первую медицинскую помощь, и больница в ближайшем прифронтовом областном центре, где проводят более серьезные процедуры, вплоть до срочных операций. Между этими двумя пунктами может быть еще несколько звеньев. Но самое сложное начинается впоследствии. Для дальнейшего лечения раненых перевозят глубже в тыл, в те военные госпитали, которые имеют свободные места. Иногда между этими двумя звеньями есть еще одно звено, когда после срочных медицинских процедур раненых перевозят куда-то ждать распределения по госпиталям. Со свободными местами всегда есть проблема; также в госпиталях, где они есть, может не быть нужных узких специалистов. Попасть в гражданскую больницу можно только по направлению от военного госпиталя. Судьбу каждого раненого решает, таким образом, военный врач, ответственный за направление. Некоторым везет попасть в нужное место. Виктору Комарницкому не повезло. "Он и так умрет" Виктора ранили в голову в Донецкой области в марте 2023 года. Его успешно прооперировали в Днепре и доставили в Киев. В столичном военном госпитале мужчина пришел в себя, но остаться в столице ему не позволили: на четвертый день после операции Виктора перевезли во второй раз, в Ивано-Франковск. Жена Ирина умоляла ответственного врача, чтобы Виктора оставили где-то в Киеве: "можно транспортировать с ранеными руками-ногами, но не головой", настаивала она. Врач ответил: "Ничего ему не будет". Мол, в столичных больницах нет мест, а Виктору уже лучше, он едет на реабилитацию. До Франковска Виктор доехал в полном сознании. В больнице его поместили не в неврологическое, а в кардиологическое отделение, потому что оказалось, что неврологическое тоже переполнено. Через несколько дней после прибытия у Виктора случился инсульт. Его самочувствие постоянно ухудшалось также из-за инфекций, которые он подхватывал в больницах, через которые прошел. Он часто держался за голову и давал понять жене, что испытывает сильные боли. Через несколько дней у Виктора случился второй инсульт. Ирина говорит, что только после этого ему сделали ангиографию – исследование сосудов. Та показала большую аневризму – растянутый в виде пузыря сосуд, который, лопнув, привел бы к кровоизлиянию и смерти. Лечение же Виктора после инсульта состояло лишь из подключения к аппарату искусственного дыхания и поддерживающих лекарств, говорит Ирина. Ирина начала настаивать на переводе Виктора в другую из ближайших больниц, где его бы прооперировали и которой она бы доверяла. Виктора перевели в военный госпиталь во Львове. Мужчину прооперировали и три недели лечили там, но он оставался без сознания. Поэтому в госпитале стали настаивать на переводе мужчины в другую больницу, в паллиативное отделение в Жовкве рядом со Львовом. Ирине сказали: "Лечить его больше не будут, только ухаживать". Ирина добилась, чтобы мужа по крайней мере перевели в родной город, в Одессу. Виктора поместили в гражданскую, областную больницу, которую Ирина вспоминает как худшую в этой истории. Это была единственная из всех больниц, где ей не разрешали видеть мужа и где однажды его перевели в обычную палату, отключив от кислородной станции: через несколько часов он начал задыхаться. Ирина добилась, чтобы Виктора перевели в реанимацию другого отделения. Та реанимация была самая страшная из всех, говорит Ирина. Туда ее не пускали даже на минуту. На попытки Ирины увидеть мужа заведующий отделением грубо предложил забрать его домой. "Он же умрет", – сказала она. "Он и так умрет", – пересказывает Ирина ответ заведующего. "И тогда произошло следующее: Виктора с разбитой и прооперированной головой выкатили на кровати в коридор, где много людей и сквозняк, и сказали: 'Смотрите, вот он живой'". "Я приехала домой, пересчитала все сбережения, и подумала, что если он умрет, если все мне об этом говорят, пусть он по крайней мере умрет у меня на руках", – вспоминает Ирина. Она просчитала, что сбережений хватит на месяц пребывания в частной клинике со специализированным отделением. Такую нашли в Киеве, сутки пребывания там стоили 17 тысяч гривен. Итак, после месяцев скитаний в трех областях Ирина и Виктор снова оказались в Киеве. В течение этого месяца у Виктора в мозгу начала расти опухоль, нужна была новая операция. Ирина, совсем в отчаянии, пошла в Институт нейрохирургии – то самое учреждение, в которое она мечтала перевести Виктора сразу после ранения, пока его еще не доставили в Ивано-Франковск. В Институте согласились принять Виктора. Там ему провели еще несколько операций; Ирина была в восторге от врача, которая занималась Виктором после того, но ей постоянно приходилось бороться за то, чтобы его снова не выдворили. В конце концов, ей все же пришлось перевезти мужа еще раз: волонтеры предложили место в паллиативном отделении другой больницы в Киеве, которой они помогали. Ирина говорит, что там Виктора посещала приглашенная реабилитолог, но персонал больницы обращал на него внимание только благодаря постоянному контролю со стороны нее и волонтеров. В январе 2024 года Виктор умер. Ирина верит, что Виктора и многих других военных, которые умерли в результате ранений, можно было бы спасти, если бы их постоянно не перемещали между госпиталями и больницами. "В больницах предупреждали, что с переведенными пациентами поступают и новые инфекции, – рассказывает Ирина. – С Витей в палате было еще два человека: почему бы по крайней мере не положить рядом тех, кто лежит долго. За пять недель, что мы были во Львове, рядом с Витей поменялось четыре человека. Один из них уже ходил, но когда у Вити началась гидроцефалия, она началась также у того парня. Вместо того, чтобы лечить обоих сразу, парня отправили в другой госпиталь. Заражать других?" Речь идет также о коррупции и системном равнодушии. Ирина вспоминает, что рядом с ее мужем лежал другой раненый в таком же состоянии, но без постоянного контроля родных за его лечением. К Виктору приходил реабилитолог, к тому мужчине – нет, и когда Ирина спросила об этом, ей ответили: "Там уже нечего лечить". Свободных мест нет Владимир Раднянко ("Историк") получил многочисленные осколочные ранения в Донецкой области и из-за боевых действий долго ждал эвакуации. Но в дальнейшем ему везло несколько больше. Сначала Владимира осмотрели и перебинтовали в Днепре, но уже через несколько суток повезли дальше: сначала поездом в Хмельницкий, потом автобусом в Черновцы. Там он пробыл почти две недели в военном госпитале, потом его перевели еще на три недели в местную областную больницу, где нашелся нужный узкий специалист. Владимир доволен услугами обеих больниц, но знает со слов побратимов, что в других госпиталях и больницах качество услуг было хуже. Владимир также указывает на переполненность военных госпиталей. Некоторые по умолчанию зарезервированы для лечения самых тяжелых ранений; все заинтересованы в том, чтобы выписать пациента как можно скорее. Он и еще несколько собеседников "ОстроВа" отметили, что в военных госпиталях больше не принимают бывших военных или "старых" пациентов: система способна работать только на тех, кого только что привезли с фронта. Иван получил контузию и почти потерял слух, освобождая Харьковщину осенью 2022 года. Несколько дней он пробыл в больнице в Днепре, потом ему с другими ранеными сообщили о направлении куда-то на запад Украины. Всех посадили в эвакуационный поезд, но уже в дороге пятерых сняли и вернули в Днепр. Иван предполагает, что в больницу, где должно было проходить его дальнейшее лечение, доставили еще нескольких пациентов с тяжелыми ранениями, поэтому для "легких" не осталось мест. Из больницы в Днепре его выписали на следующий день после возвращения из несостоявшейся поездки. Иван пытался, но не смог получить разрешение выехать на реабилитацию в Хорватию, где его мог бы принять местный центр акубаротравмы. Пока он искал возможности пройти качественное обследование и получить качественное лечение по крайней мере в Украине, его вывели за штат с зарплатой в менее чем 700 гривен. Поэтому ни о процедурах в частных больницах, ни о хотя бы качественном слуховом аппарате речь уже не шла. Без лечения на стационаре Иван также не мог рассчитывать на компенсацию лечения от государства. Так же не смог до сих пор получить компенсации за лечение Игорь (имя изменено), получивший тяжелое ранение в ногу в Бахмуте: военно-врачебная комиссия ошибочно написала, что Игорь был ранен при несении военной службы, а не при защите родины, то есть, будто его ранение – небоевое. Игоря выписали из госпиталя в Киеве уже через пять дней после сложной операции, когда ему отрезали часть кости и бедра. Долечиться он поехал в военную больницу в Днепре, но добиться принятия хотя бы туда Игорю удалось только через военно-врачебную комиссию: госпиталь настаивал на отправке раненого в его воинскую часть. Отец военнослужащего говорит, что даже это с боем полученное лечение не было качественным: раздробленная кость срослась криво, рана не заживала, потому что ее постоянно растравливали, пересаженная кожа не прижилась, а врач все время настаивал на ампутации. Часть лекарств семья, вынужденные переселенцы, вынуждены были покупать сами. Просьбу направить Игоря в другую больницу врач долгое время отвергал вплоть до недавнего времени, говорит отец. "Больше всего в этой медицинской помощи в армии добивает, что тебе за нее тоже приходится воевать", – говорит Евгений Шибалов, ранее известный журналист, а с 2022 года – военнослужащий. В мае 2022 года он получил контузию на Луганщине и на полгода попал в плен. Своевременного лечения он не получил; в плену его пытали электрическим током. Евгений проходил лечение и реабилитацию в Украине, услугами был доволен, но тоже говорит о переполненности военных госпиталей. Направленным на госпитализацию часто приходится ждать, пока появится свободное место. Иногда это приводит к трагедиям: в подразделении, где Евгений служит сейчас, один военнослужащий совершил самоубийство, не дождавшись госпитализации в психиатрическую больницу. Евгений убежден, что разгрузить врачей и сократить по крайней мере живые очереди в госпиталях можно было бы как минимум вдвое, сократив количество бумаг, которые требуют от военнослужащих, нуждающихся в лечении и реабилитации, и переведя коммуникацию между воинскими частями и больницами в электронный формат. Вероятно, еще больше помогло бы признание военными органами документов, выданных частными и государственными гражданскими больницами. Потому что формально военнослужащий имеет право выбирать, где лечиться, но на практике документы, выданные такими медицинскими учреждениями, приходится подтверждать через военно-врачебные комиссии, что также добавляет к огромным очередям. Военно-врачебные комиссии – это отдельная проблема, о которой говорят все. В частности, почти все собеседники "ОстроВа" отметили, что военно-врачебные комиссии пытаются преуменьшить степень вреда, который нанесло здоровью военнослужащих ранение. "Те же врачи, которые меня лечили и были такие, что хоть их самих прикладывай к ране, как только слышали волшебную аббревиатуру "ВВК", почему-то включали режим "мудак", – говорит Евгений. – Когда я вернулся из плена, я сделал МРТ мозга, энцефалограмму, зафиксировал очевидное: что мозг мой поврежден, что в лобной доле он весь в микрошрамах. Пока я лечился, с этим никто не спорил: во всех медицинских выписках было зафиксировано, что в результате акубаротравм, полученных в результате боевых действий, и в результате жестокого обращения в плену наблюдаются такие-то негативные изменения. Но когда я пришел в ту же больницу на ВВК, с теми же медицинскими выписками, врач-невролог стал меня убеждать, что это все – возрастные изменения, и отказался записывать это в медицинское заключение военно-врачебной комиссии как травмы, связанные с защитой родины. И так с каждым врачом на этой комиссии каждый раз ты выбиваешь, чтобы тебе зафиксировали то, что есть на самом деле. И я не понимаю, почему. Я не претендовал ни на какие выплаты, я понимал, что мое состояние не является достаточно тяжелым, чтобы претендовать на списание или увольнение со службы. Но мне было важно, чтобы все, что я приобрел на войне, было видно. Это как награда – то, что я получил, защищая родину". "Ты просто меняешь ему парадигму" Военнослужащие-собеседники "ОстроВа" отмечают, что не хотят говорить о "зраде". Всем попадались порядочные, профессиональные и неравнодушные врачи, все имели живую поддержку командиров и побратимов, но система очень нуждается в изменениях. И изменения на самом деле происходят – но медленно. "Военная медицина – это большая инертная машина, у которой, как у динозавра, сигнал из мозга очень долго доходит до хвоста. Они чувствуют большую нагрузку, но очень долго думают, что с этим делать. Или запускают процесс изменений, который в таких структурах происходит очень медленно", – говорит Евгений Шибалов. Пока эту машину без вдохновения тюнингуют, некоторые разработали индивидуальные стратегии навигации ею. Андрей получил тяжелое ранение в руку под Запорожьем. "Я был все время в сознании и старался не ныть. Это правильная стратегия, потому что когда людям и так плохо, у них постоянный стресс, не нужно им того добавлять. В Запорожье хирургу с невыспавшимися глазами я сказал перед операцией, что очень уважаю его и его труд, но если получится мне оттяпать не все пальцы с рукой, а вот так два оставить, чтобы потом можно было держать джойстик и на крючок нажимать, то с меня магарыч. И этому анекдоту я обязан тем, что они немножко больше позабавились и оставили мне три пальца", – рассказывает он. Когда его перевозили из Запорожья на дальнейшее лечение в другой город, Андрей уже искал хирурга, которому мог бы наверняка доверить свою раненую руку. Он посылал свое фото с ранением друзьям в Фейсбуке, и так обнаружил, что среди них есть три хирурга и один военнослужащий с похожим ранением. Последний посоветовал Андрею своего врача в Киеве и помог договориться с ним о переводе. "Из Запорожья меня перевезли в Кропивницкий, – рассказывает Андрей. – Хороший госпиталь, просто у них нет достаточного обеспечения, связи с фондами. Меня как сложный случай отправили к главному в отделении. Нормальный толковый дядька, который сделал две санитарных операции. Следующий хирург сделал остальные. Да, если бы я там остался, он не мог бы меня вылечить таким образом, как когда я перебрался в Киев". Андрей изобрел и тактику поведения с ВВК. "У меня какая тактика? Я когда вижу какого-то бюрократа-врача, я к нему подхожу и говорю: 'Уважаемый, а как сделать, чтобы меня не списали?' И они зависают сразу: 'Что за фигня?' Он в тыловом областном центре считает, что он очень великий воин, а ты хочешь сбежать. А ты просто меняешь ему парадигму. Так же на комиссии: я пытался объяснить, что я этой рукой могу делать все, что надо, а что нет, то я делаю левой, и в принципе, я левша от рождения". Андрей получил вторую группу инвалидности, но продолжает служить.
