Поезд «Киев-Константиновка» выглядит неухожено и мрачно: вряд ли работники железной дороги подбирали вагоны по принципу «там и так сойдет». Но глядя на подъехавший состав, невольно начинаешь искать в обшивке пулевые отверстия или следы от осколков. А может, это кажется только пассажирам, которые ясно понимают: едут на войну. Между чужбиной и снарядами они окончательно выбирают последнее… Татьяна с внуком Владиславом едут в Макеевку. Подросток на верхней полке не снимает наушников: видно, что ему совершенно не хочется слушать, как бабушка ворчит. Он кивает, реагируя на трижды повторенный вопрос: звонил ли он сегодня одноклассникам. - И что? И ничего! Уже почти три месяца, как школа началась. Вернее, должна была начаться. В Киеве мы записаться даже не пытались, хотелось уже дома, в привычный класс. Нам же год всего остался – потом в техникум собираемся. Хотя наша школа, говорят, и не открывалась… - комментирует бабушка окружающим свой настойчивый вопрос, хотя ее об этом никто не спрашивает. Поначалу в плацкартном вагоне, обычно гудящем, как улей, на удивление тихо. Люди переговариваются только с родными, не вступая в беседы с соседями по купе. Упаковывая необъятные сумки под сиденья, извиняются, что занимают свое и соседское место. Говорить о том, куда едут, никому не хочется: новости пугают, об этом страшно не то, что беседовать, думать. Цел ли дом, живы ли соседи-знакомые… Кому-то, возможно, жутко и от другого: кто знает, каких взглядов тот молчаливый мужчина с усами на боковой полке? А вдруг потом вместе с ним блокпост проезжать? Женщина, которую на столичном вокзале провожал муж с ребенком, вдруг неожиданно ойкает, вертя в руках подарочный «Киевский торт» производства фирмы президента: вдруг поняла, что с таким провокационным подарком она вряд ли проедет в свою многострадальную Горловку. Подумав, она предлагает соседям по купе помочь избавиться от улики: детвора сбегается на сладости, а взрослые потихоньку начинают знакомиться. В основном, говорят о том, откуда едут. Пожалуй, это единственное место во вселенной, где никто не спрашивает – почему? Все понимают – раз ты в этом поезде, ты принял непростое решение, миллион раз взвесив все за и против. И тебя уже не испугать. Потому что пуганые… - Мы уехали в начале лета, когда стало ясно: спокойно не будет. Муж с нами бежать не смог: коммунальщиков не отпускали даже в отпуск. Если уезжаешь, считай, без работы остался. А мы просидели все лето на турбазе, пока деньги были, а холодов не было. Все, что на нас – из секонд хенда, раньше никогда не покупала, а теперь не до гордости. Мы, донецкие, друг друга теперь по запаху специфическому можем узнавать – вещи из этого магазина иногда и постирать было негде. Турбазу закрыли, нас из жалости целый месяц держали, пока Дашка не заболела. Попали в больницу, а там, сами понимаете, как без денег лечиться. Соседка по палате антибиотиками делилась. Почувствовали себя бомжами какими-то. Квартиру снимать не за что, да и как семью навсегда разделить? Поэтому решили – домой. Мы в Куйбышевском районе живем, стреляют там сильно, но надеемся, что уцелеем, - вздыхает совсем юная мама с трехлетней девочкой, которая всю дорогу продолжает кашлять. Супруги лет 45-ти тортом не угощаются, но на общий стол выкладывают яблоки. Говорят: друзья, у которых жили, на дорогу дали. Свои, с дачи. На этой даче и отсиживались преподаватели вуза, пытаясь перебраться куда-то подальше от пылающей Ясиноватой. Не вышло – ничего подходящего не нашли, а трудовые книжки все еще лежат в вузе, который «освободили» от профессоров и студентов еще в июне. Да, говорят, вот такие мы привередливые: стропальщиками работать не можем. В чем их, кстати, поспешили обвинить в Центре занятости, куда супруги пришли в поисках работы. - Такая массовая миграция населения не может проходить гладко, мы это понимаем. И не требовали ничего особенного, все лето искали и по друзьям-знакомым, и официально. Но вот совсем никак. А тут коллеги позвонили – говорят, начинаем работать. На каких условиях не знаю, но это хоть какие-то деньги. Едем с тяжелым сердцем – понимаем, что жить и работать будем вынуждены вопреки убеждениям. Но, выходит, иначе не получается, - как-то совсем обреченно говорит мужчина. Часть вагона, постепенно включающаяся в беседу, сочувственно кивает: что такое остаться без работы здесь понимают все. Те, кому удалось зацепиться, ухватиться хоть за какую-то возможность зарабатывать, на этом поезде не едут. Как и те, у кого финансы позволяют о работе не думать хоть какое-то время. Они, в принципе, на поездах не ездят. Это об их донецкой любви к неоправданной роскоши любят кричать «ура-патриоты». Но за золоченные Бентли и хамство в элитных ресторанах отдуваются эти, замерзающие в насквозь продуваемом вагоне: тоже ведь «донецкие». - «Донецким квартиру не сдаем!» - сколько раз каждый из нас услышал эту фразу? И заметьте, не только в столице, в которую, действительно, ломанулись все. А в самых затрапезных райцентрах, где раньше-то и туристов не видели никогда! Мы что, проклятые? А ведь мы сознательно не отправились в Россию, потому что считаем своей родиной Украину. И на референдумы не ходили, наоборот, на все проукраинские митинги в Донецке выходили. Но кто же сейчас об этом хочет слышать? Мы же сами виноваты, правда, в том, что не смогли побороть ментов продажных и титушек, засланных казаков и наркоманов с автоматами. Голыми руками – не смогли, - надрывно объясняет тот самый мужчина с усами с боковой полки, когда беседа уже переходит в более взрослый формат с согревающим эффектом. Да, признают, что во всех этих общагах и лагерях, куда свезли всех убежавших от войны, пьют. По-черному пьют. И бывает, дерутся. И профессора, и сантехники, и не поверите – директора разных свечных заводиков, «национализированных» в малых городах Донбасса. Потому что страшно и беспросветно – ни работы, ни жилья, все, на что всю жизнь горбатился – прахом пошло. Уже бы и в батальон пошел, но жена в ноги падает – как ей на чужбине одной с детворой и больными стариками справляться? - А что, - мы же все равно «быдло донбасское»! В девятиэтажке, где мы квартиру снимали, переселенцы были только я, программист, да жена-доктор. Но в лифтах, извините, гадили, конечно, «донецкие»- свои же такого делать не могут! – срывается на эмоции будущий папаша, которого вскоре уводит спать жена с аккуратным животиком месяцев на семь. Потом споры стихают, потому что доказывать как бы нечего: все прекрасно понимают, что в этой беде каждый сам за себя. А еще – за того наглого донецкого парня в спортивных штанах, хамящего, ворующего и отстаивающего «русский мир», образ которого нарисовали жители (или, скорее, жителям) Украины. С таким общим клеймом и его последствиями, а так же полным отсутствием реальной помощи от государства, которое именно они ни на что не променяли, многим, бежавшим из родных домов от насилия и смерти, оказалось жить невыносимо. И они, собрав свои пожитки, сели в этот поезд. Гордые и поникшие, озлобившиеся и отчаявшиеся, уставшие и обнадеженные, совершенно неидеализируемые. Донецкие. В Константиновке, последней станции мирного Донбасса, предприимчивые перевозчики наперебой зазывают пассажиров. Они, с сумками на тачках-кравчучках, с птичьими и кошачьими клетками, с грудными детьми и бабушками на инвалидных колясках, едут в свои Горловки и Макеевки, едут под обстрел в Донецк или Торез. Потому что кому-то очень не выгодно, чтобы Донбасс все-таки ощущал себя Украиной. Лидия Кващенко, для «ОстроВа» Присоединяйтесь к "ОстроВу" в Facebook, ВКонтакте, Twitter, чтобы быть в курсе последних новостей.
