Сергей Андреевич просился на родину так, что отец, хотя и требовал объяснений, был все же вынужден уступить. В Австрии, где выстроен был дом, Сергея Андреевича не любили, как не любили в Британии, где он немного поучился, но не захотел остаться. Его так много где не любили, что отец советовал жить на Кипре – среди своих. Но жить на Кипре означало признать поражение. Поэтому Сергей Андреевич мучился в доме под Веной, мучил жену и двоих детей, которые плохо понимали по-русски, а потому хотели сниматься в сериале про освобождение родины от немецко-фашистских захватчиков в роли врагов. Все возрасты мужского акме, в момент которого нужно было что-то сделать и умереть, Сергей Андреевич пережил в унынии и скуке. Он не завоевал мир, не сочинил музыку, не написал конституцию. Почти смирившись с дамским «в сорок лет жизнь только начинается», он прождал еще два года, но и они не принесли никаких изменений. Отец на родине, да, стал богаче. А Сергей Андреевич только дежурно проконтролировал легализацию значительной части семейных доходов. Австрияки любили их деньги, но по-прежнему не хотели любить их самих. В отместку Сергей Андреевич целый год думал о Китае. Жена пересказывала ему выдержки из истории династии Цинь и династии Мин, и Ляо, и Хань… Теперь она перелопачивала Интернет не только в поисках партнеров по покеру, но и в поисках смысла истории Срединного Царства. Лао Цзы и Конфуций в пересказах жены потрясли Сергея Андреевича. «Нет беды тяжелее незнания удовлетворения», - сказал кто-то из них. И мысль эта проняла до слез. «Я хочу вернуться. И в этом решении я тверд», - сказал Сергей Андреевич отцу. И тот, тяжело вздохнув, согласился: «Может быть, ты и прав… Когда-нибудь ты станешь мне заменой…» *** Княжество, в котором отец Сергея Андреевича вассалил вот уже двадцать лет, обладало удивительным свойством. Оно катилось в пропасть шумно, азартно и всегда по какой-то неожиданной траектории. В пути княжество умудрялось еще угрожать, причитать и смеяться. А пьянствовало так, что пропасть, от греха подальше, сама отступала, а иногда неожиданно разверзалась в далеких приличных местах, где никто никуда катиться не собирался. Рано или поздно княжество должно было кануть. И отец Сергея Андреевича – Вечный Визирь – не переставал удивляться собственным успехам, за которые два раза в год обычно получал ордена. В вотчину Сергею Андреевичу выделили высший учебно-академический институт. Отец его рассудил, что дважды убить умершее нельзя, а хоронить-мавзолеить можно долго. Были бы деньги. В первый месяц Сергей Андреевич привыкал к новой жизни: жмурился. Широко открытыми глазами он глядел только на пентхауз, лифт и автомобиль, садясь в который тотчас же закрывал глаза… Снова видеть, несмотря на неприятное жжение в глазах, начинал только на месте службы. «Голос истины противен слуху». Вид ее тоже был довольно противным: бедным, тусклым и не склонным к любви. Люди, доставшиеся Сергею Андреевичу, не вызывали приятных чувств и не откликались на проводимые им реформы. Они противились борьбе с голубями и не желали начинать день с молитвы о ниспослании командного духа. Именно голуби, а не воробьи, как у Мао Цзедуна, между тем, были настоящей проблемой. Они важно ходили по площади, сидели на ступеньках, попрошайничали и ели с рук, шумели и гадили. В том числе – на личные автомобили руководства княжеством. Будучи человеком европейским, Сергей Андреевич предложил голубей стерилизовать. Биологический факультет должен был обеспечить процесс: создать вакцину. А если вакцину не получится, то подготовить в аудиториях операционные… Философский факультет взялся за пиар-сопровождение акции. Химикам было тайно поручено приготовить яд, который не сможет обнаружить никакая судебная экспертиза. Остальные факультеты разбивались на отряды по отлову и передержке птиц в комнатах и подсобных помещениях студенческих общежитий. Когда дело завертелось, а его первые этапы были освещены в печати и показаны по телевидению, свой протест заявили церковь и коммунистическая партия. «Меня кто-то подставил», - сказал Сергей Андреевич жене. – «Меня кто-то подставил, но пока не могу понять, кто….» «Олень или лошадь», - таинственно улыбнулась жена. – «Олень или лошадь. Притча династии Цинь…Тот, кто согласится признать в олене лошадь, твой, верный…Остальных можно будет казнить…» *** Оленя заказали в Якутии. Живого, подлинного. С рогами. Можно было бы взять в зоологическом музее. Но чучело, стоявшее там, было таким древним, ветхим и невнятно-безрогим, что в нем легко можно было разглядеть и лошадь, и корову и даже крокодила. Сергею Андреевичу такая легкость была не нужна. Потому что «истинно человечный муж добивается всего собственными усилиями». Большой деревянный ящик с дырочками для поступления воздуха доставили через две недели, ночью, за два дня до Нового Года. Сторож Густав Эрикович позвонил и спросил, вскрывать ли ящик и можно ли кормить… «Он еще ничего не сделал, чтобы его кормить!» - строго сказал заспанный Сергей Андреевич. Вскрывать ящик тоже запретил. К вечеру следующего дня в конференц-зале собрал деканов, их заместителей, заведующих кафедрами, и по мелочи - профессоров и доцентов, а также студенческий и профсоюзный актив. «Наступает момент истины! В этом ящике наше будущее. Ваше будущее. Когда ящик будет открыт, многим из вас может показаться, что там – олень. Но умные не бывают учены, а ученые не бывают умны. Загляните в глубину своего сердца. Почувствуйте его биение. Представьте биржу труда и свою человеческую неэффективность. Ибо благородный муж не может жить на те деньги, которые вы называете зарплатой. На пособие же он и вовсе умрет. И когда вы услышите мой голос в себе, скажите мне, что видите лошадь. Потому что там, в ящике – именно лошадь…». - Кобыла или жеребец? – спросил заведующий кафедрой зоологии. - Это нам без разницы, - отрезал Сергей Андреевич и дал отмашку вскрыть ящик. - Ме-ме, - тоскливо сказало животное. Но Сергей Андреевич не повернул головы. Ему важно было увидеть, как рождается в глазах подчиненных верность. Как проходят скулами схватки, отходят слезами воды, и она, верность, ягодичками, не быстро, является на свет, чтобы служить Сергею Андреевичу…По недополученному образованию он был гинеколог. - Так вот ты какой, северный олень, - радостно закричал прозрачный до синевы студент. - Пьяный? – грозно спросил Сергей Андреевич. - А мы его уже отчислили! И из актива вывели. Мы его уже в жандармерию сдали, а сюда взяли, чтобы не сбежал, - запричитал проректор по учебной работе. – И всем коллективом видим - лошадь. - Да, - раздались голоса. – Да…Да. - Арабский жеребец! - Нет-нет, это гнедая кобыла! - Помилуйте, господа, это типичный орловский рысак! Посмотрите, какие подвижные уши… Сергей Андреевич не различал ни лиц, ни голосов. Он был сердит, потому что «легко достигнутое согласие не заслуживает доверия». Ему нужен был противник, переломленный через колено. Ему нужен был враг, готовый вступить в схватку… - А вы, что же вы молчите? – Сергей Иванович обратился к заведующей библиотекой. - Любуюсь, - буркнула она. - И чем? Назовите! - Господи, каких только козлов я не называла жеребцами… - Или вы пойдете на пенсию…, - нежно сказал Сергей Андреевич, - или перестанете вилять. - Жеребец, - тихо выдохнула заведующая библиотекой. - Громче! - Громче она не может, - вздохнул сидящий рядом антикварного вида профессор. – У нее ангина. - А… Вот как. А вам? Вам тоже кажется, что это не лошадь? - Ой, я вас умоляю, - устало ответил тот. – Мне вообще кажется, что все это – не жизнь, так зачем я буду сводить счеты с какой-то лошадью? - Саботажа не будет! – объявил Сергей Андреевич. – Подходите по одному. По списку. И с документом, удостоверяющим личность. Из семидесяти двух присутствующих сорок восемь согласились, что это лошадь, одиннадцать с вызовом заявили, что видят пони. Еще один сказал, что это шайр, а другой признал в животном фалабеллу, и эти двое чуть не убили друг друга. Остальные сказали: «Не олень». И Сергей Андреевич мучительно раздумывал, прошли ли они испытание на верность. *** Когда конференц-зал опустел, был уже вечер. Деревянный ящик с животным заколотили и унесли. Еще унесли одного нервного, который после слов «лошадь» собирался выброситься из окна, но его успели удержать, схватив за ноги в самом начале полета. Шел снег. Сергей Андреевич вдруг понял, что скучает по Австрии. Потому что благочестивому мужу все равно, где именно его будут не любить. А оленя он решил списать с баланса института и продать. В ресторан или в конюшню какого-нибудь феодала. В поисках оленя Сергей Андреевич долго бродил по пустым полутемным коридорам. Нашел сторожа Густава Эриковича. - А где олень? – строго спросил Сергей Андреевич. - Козел, - грубо сказал сторож. - Что вы себе позволяете, гражданин безработный? - Козел, говорю, это был. Оленя продали еще до тебя. В пути… А нам привезли козла. Тебе ж без разницы, кого объявить лошадью, правильно? - Как это «без разницы»? Как это «без разницы»? Император Цинь показывал именно оленя. В этом вся соль…. - Козел и евнух, - сказал Густав Эрикович. – У нас был козел. У императора Цинь – евнух. Разве император стал бы так унижаться? Это евнух его шалил. От безъяичности. - В тюрьме сгниешь, - процедил Сергей Андреевич и стал звонить отцу. *** Густав Эрикович пожал плечами. С самого детства он слышал такие угрозы. С тех еще пор, как маленьким мальчиком сказал одному королю, что тот ходит по улицам совершенно голым. Король давно умер, на смену ему пришли другие, не такие голые и не такие глупые. Мир менялся. В некоторых частях света он становился лучше, в других – хуже. Но Густава не взяли ни в одну школу и не приняли ни в один коллектив. Все ремесла, бизнесы и науки воротили от него нос. А женщины не выходили за него замуж. Он мог только сторожить. Но того, что стоило сторожить, становилось все меньше. С другой стороны, тех, кто мог что-то уберечь, тоже почти не прибавлялось. Густав Эрикович зашел в дежурку, которая была его домом. Здесь на раскладушке спал студент. Густав сменял его у стражей порядка на козла, прибавив бутылку водки и ёлку, которую все равно не для кого было ставить в холле института. Жандармы вернули парня целым и практически невредимым. Несмотря на сломанные ребра, всю дорогу из участка студент горланил: «Умчи меня олень в свою страну оленью…» И всё это вместе взятое (и вместе отданное тоже) было, конечно, чудом. Елена Стяжкина, для «ОстроВа»
