Вялотекущая война на востоке Украины в последние месяцы привлекает внимание СМИ только нарушениями "режима тишины". Судьбы живых людей, покалеченные этой войной, общество стыдливо не замечает, отводит глаза как от культи калеки у церкви. Кто-то называет это усталостью. Война пропадает из медиа – и войны уже как будто и нет. Между тем, военные и гражданские и сегодня погибают, попадают в плен, где подвергаются пыткам, пропадают без вести. Сотни тысяч потеряли дом и не обрели нового. Дети не всегда могут попасть в школу, взрослые не голосуют на выборах, предприятия больше не работают, поля, леса и пастбища хранят неразорвавшиеся снаряды и мины, реки и водохранилища отравляется водами затопленных шахт. Люди, которые так или иначе пострадали от войны, тоже устали и хотели бы о ней забыть. Большинство, однако, оставили на востоке что-то, что еще долго, а может быть – всю жизнь, будет держать их там – где бы они ни находились физически. “ОстроВ” записал пять историй таких людей. Две из них касаются заложников Донецкой “республики”. Этим текстом мы хотим напомнить, что последний обмен пленными между Украиной и Россией, Украиной и контролируемыми Россией территориями востока страны прошел в весной 2020 года. Почти год российская сторона блокирует дальнейший обмен. Также уже почти год людям, которые проживают на территории донецкой “республики”, закрыта возможность пересечения линии разграничения. В регионе работает только один пункт пропуска из четырех, по определенным дням. Воспользоваться им для выезда из “республики” могут только граждане Украины, имеющие прописку вне пределов оккупированной территории. При этом, каждый выезжающий подписывается под обязательством не возвращаться, пока не закончится карантин, вызванный коронавирусом. Но никто не знает, когда он закончится. По сути, в заложниках сегодня – почти все население районов, которые фактически контролирует РФ. “Мужа схватили российские военные” Лариса и Олег Шевандины. Фото из архива Ларисы Шевандиной Олега Шевандина, президента Федерации гунфу и цигун Донецкой области и бизнесмена, похитили весной 2015 года на блокпосту на въезде в Дебальцево в Донецкой области. После одной из самых кровавых военных операций 2014-15 годов на востоке Украины с прямым вмешательством российской армии, Дебальцево уже три месяца контролировали россияне и вооруженные формирования донецкой “республики”. Поздно вечером 30 апреля Лариса и Олег Шевандины на своем внедорожнике прибыли в город, из которого были вынуждены выехать в результате боевых действий, чтобы вывезти внезапно вернувшуюся домой маму Олега. Утром 1 мая Олег поехал к маме. Через несколько минут его телефон перестал отвечать. Позже Лариса узнала, что его похитили на военном блокпосту недалеко от их дома и увезли в ближайшую воинскую часть, а потом переправили в штаб 7 бригады донецкой “республики”. В тот день Ларисе удалось дважды поговорить с мужем по телефону. На следующий день она написала заявление о похищении мужа в местную прокуратуру. Лариса Шевандина: В прокуратуре мне сказали, что Олега задержала “Семерка”. Это оказалась 7-я стрелковая бригада донецкой “республики” со штаб-квартирой в Дебальцево. Командир бригады – гражданин РФ, полковник Александр Бушуев с позывным “Заря”, в Украине он работал под фамилией Колосов. Олег Шевандин. Фото из архива Ларисы Шевандиной Когда мы приехали в штаб 7-й бригады, во дворе стоял наш автомобиль, похищенный вместе с мужем. Сотрудники штаба сказали нам, что Олега Шевандина увезли в Донецк и что в нашей машине якобы нашли “карты Луганской области с отметками”. Наша квартира была разрушена прямым попаданием снаряда ГРАДа, бизнес разграблен. Я переселилась в соседний дом к подруге, но за мной постоянно следили, поэтому я переехала к другой подруге в Донецк. Там я написала заявления во все структуры, которые работали в Донецке в то время. У меня сложилось впечатление, что в некоторых службах мне пытались помочь. Но Олега схватили российские военные, которые на территории "Донецкой народной республики” никому не подчинялись. Однажды мне позвонил заместитель командующего военным корпусом донецкой “республики” Эдуард Басурин и сказал, что с Олегом все в порядке, что ему известно, где находится мой муж, но он мне об этом не скажет, так как “Шевандин украинский шпион”. От разных людей мне стала поступать информация, что россияне настаивают на картах и спецоборудовании в нашей машине. Олег - известный спортсмен: информация о его похищении быстро распространилась по территории “республики”. Я думаю, что “Заря” был нужен его российским кураторам и им не хотелось, чтобы он где-то фигурировал как мародер и похититель. Я провела в Донецке пять месяцев, пытаясь получить информацию об Олеге. За это время некоторые люди, в том числе приезжие из РФ, пытались выяснить, есть ли у меня возможность лоббировать переговоры по обмену пленных россиян на моего мужа. Я старалась не создавать лишнего шума, чтобы не повышать ставки. Но после того, как меня несколько раз спросили, почему Украина не ищет моего мужа, я решила, что мне нужно выехать в Киев и самой задать этот вопрос. Кейс о похищении Олега есть в ООН. Я обратилась за помощью во все международные миссии, которые работают в Украине, к главам государств “нормандского формата” Ангеле Меркель и Эммануэлю Макрону. Недавно украинская делегация в Трехсторонней контактной группе внесла вопрос о похищении Олега Шевандина в повестку дня переговоров. У меня есть информация, что его осудили на 12 лет за шпионаж в пользу Украины. Представители РФ и “республик” в ТКГ настаивают, что Олег “был в Донецке, сейчас ищем”. Через год после похищения Олега из Донецка мне позвонила следователь прокуратуры, чтобы сообщить, что нашу машину задержали при попытке вывезти ее в Россию. Ее пытались продать по документам, фальсифицированным на территории Украины. Мне вернули авто. Установить место пребывания мужа мне до сих пор не удалось. “Операции мне делают примерно раз в год, без этого я не мог бы ходить на протезах” Коля Нижниковский. Фото из Facebook В августе 2015 года 11-летний Коля (полное имя - Николай) Нижниковский и двое его товарищей нашли на военном полигоне на окраине их поселка на юге Донецкой области неразорвавшийся снаряд. Мальчики хотели перенести его в другое место и рассмотреть: снаряд сдетонировал, убив увязавшегося за ними 4-летнего брата Коли и тяжело покалечив остальных. Сильнее всех пострадал Коля: врачам пришлось ампутировать ему две ноги и правую руку, ему чудом спасли глаз, на лице остались глубокие шрамы. В Запорожье, ближайшем к Колиному поселку региональном центре, куда мальчика доставили после срочной операции в военном госпитале, к его спасению подключились бизнесвуман и общественная активистка Елена Кунева и другие неравнодушные украинцы. Благодаря усилиям Куневой Колю реабилитировали канадские хирурги - сначала в Украине, потом в Канаде. Также при ней мальчик стал профессионально заниматься плаванием. Сейчас Колю опекает меценат родом из Донецка Тимофей Нагорный: пока для парня строят новую квартиру в городке под Киевом, он живет в квартире Нагорного, который также обеспечивает ему условия для тренировок. Летом 2020 года Коля установил два украинских рекорда, переплыв реку Днепр и проплыв по ней два километра. Сейчас его цель - участие в паралимпиаде. Коля Нижниковский: Плыть по Днепру было очень тяжело. Вода была холодная: я не согрелся за все время, что плыл. К тому же нашлись надоедливые люди, которые подплывали очень близко, хотя им говорили, что этого делать нельзя. Но все-таки мне легче плавать в открытой воде, чем в бассейне. Мне больше нравится открытая вода. Коля Нижниковский. Фото из Facebook Заниматься плаванием профессионально я начал только после того, как получил инвалидность. Раньше я не интересовался ни спортом, ни учебой, а сейчас плавание - мое главное увлечение. Мне нравятся математика и география. Я люблю решать задачи: голову тоже нужно тренировать. А география просто рассказывает много интересного. Я хочу научиться программировать и рисовать с помощью графического планшета. Я уже перестроился и владею левой рукой так же, как владел правой. В Запорожье и Киеве у меня были очень хорошие учителя. Я ходил в школу, но чаще учителя приходили ко мне. Зимой я в школу не хожу, потому что дорога становится очень сложной. В Канаде везде пандусы, зимой ездят машины, которые убирают снег. В Украине есть пандусы только кое-где, и некоторые очень плохие. С друзьями я общаюсь, в основном, онлайн, но иногда мы ездим вместе на отдых. Мне построили дом в Запорожье, но из-за того, что мне часто приходилось ездить в Киев на операцию и переделку протезов, решено было остаться здесь. Операции мне делают примерно раз в год: пока я расту, мне нужно постоянно укорачивать кость, - без этого я не мог бы ходить на протезах. Мне купили квартиру в Броварах (город, соседний с Киевом – ред.), рядом есть бассейн и много удобных магазинов с пандусами. У меня была возможность остаться в Канаде, но мне нравится Украина. Я хочу выступать за нее на паралимпиаде. Сейчас у меня первый взрослый разряд и я тренируюсь, чтобы получить разряд кандидата в мастера спорта. Рассчитываю пройти аттестацию в этом году. Я люблю спокойствие и размеренность - мне не всегда комфортно, когда меня узнают. Но, в общем-то, это прикольно, что для кого-то я являюсь примером. Недавно в спортзале ко мне подошли мама с ребенком, и ребенок сказал, что я мотивирую его тренироваться. В школе нам рассказывали, что не стоит подбирать незнакомые предметы и что, если вы нашли незнакомый предмет, нужно сообщить об этом в полицию. Самому мне не приходилось выступать на такие темы, но если бы мне предложили, я бы согласился. Возможно, это кому-то помогло бы. “Я хотел бы вернуться. В Луганске у меня остались незаконченные дела” Константин Либстер, фото LIGA.net Отец и сын Сергей и Константин Либстеры - известные врачи-травматологи из Луганска. До начала войны первый возглавлял там городскую, а второй - областную травматологию. В 2014 году, вскоре после начала войны, Константин Либстер уехал из Луганска, но, как и многие другие врачи с востока Украины, продолжительное время не мог устроиться на работу где-то в другой части страны. Многие в итоге вынуждены были вернуться в зону боевых действий, другие выехали за рубеж: в Россию или ЕС. Константин тоже выезжал, но был вынужден вернуться. В 2019 году кто-то внес личные данные Сергея Либстера в публично доступную базу данных о “врагах Украины”, которую администрируют люди, тесно связанные с одиозным министром внутренних дел Украины Арсеном Аваковым. В профиле врача указано, что он “поддерживает тесные связи с оккупационной администрацией”. Формально это не несет для Либстера-старшего никаких последствий, но известно, что базой пользуются украинские пограничники и сотрудники правоохранительных органов, которые проверяют личности тех, кто пересекает линию соприкосновения. Есть также опасения, что фигуранты базы уже были или могут стать мишенями для радикалов. В Украине распространено мнение, что люди, оставшиеся жить и, тем более, работать в публичных учреждениях на оккупированных территориях, - сплошь предатели и коллаборанты. Константин Либстер: В Луганске я заведовал большим отделением, но к июлю 2014 года нас осталось всего четыре человека, а к августу - только доктор, которого мы взяли на работу уже во время войны. Я, как капитан с тонущего корабля, ушел последним. Я уехал из Луганска 22 августа 2014 года. Меня испугала не война, а непонимание будущего. Из города я вывозил трех медсестер и двух собак моих друзей - мы почти не взяли с собой вещей, мы собирались вернуться. Мне не удалось найти работу в Киеве: во всех клиниках, куда я обращался, отвечали, что мест нет. Это было очень тяжело: я привык быть востребованным, а тут мой телефон молчал. Бывшие пациенты позвали меня в Словакию. Они помогли мне пройти процедуру нострификации. Затем я должен был два-три года ассистировать местному врачу и учить словацкий язык. Понимаете, ортопеды - как музыканты, наши руки должны постоянно работать. Если мы не воспроизводим постоянно какие-то движения, мы теряем навык, который вырабатывался годами. Я не мог позволить себе потерять два года, чтобы начать все с нуля. Я поехал в искать работу в Испанию, но в Испании языковые требования оказались еще выше. Поэтому моя испанская история тоже скоро закончилась, и мы вернулись в Киев. Это было в октябре 2014 года. Друг посоветовал мне обратиться в Александровскую больницу. Но в том отделении, куда меня были готовы взять, никогда не было травматологии. Мне пришлось буквально создавать себе рабочее место. Администрация просто не понимала, как у меня появятся пациенты. Мне удалось их убедить. Мой отец остался в Луганске. В 2014 ему был 61 год. Он давно состоявшийся, известный в городе человек, со своими подходами и принципами, - он не мог бы, как я, уехать, чтобы искать где-то место простого врача. Да никто и не взял бы его на работу в таком возрасте. В Луганск я приезжал только один раз. В 2016 году жена сказала, что хочет домой. Мы остались всего на неделю, она все время плакала. Сейчас уже ни жена, ни дети не желают там жить. Но я хотел бы вернуться. В Луганске у меня остались незаконченные дела. В 2008 году инвестор предложил нам с отцом построить и возглавить крупнейший и лучший в стране реабилитационный центр. Мы построили новое здание на 4,5 тыс. квадратных метров. К началу войны там уже велись отделочные работы. С тех пор проект заморожен, и чем больше проходит времени, тем сложнее мне возвращаться к этой теме. Пески. Дом Елены и Игоря Лошадкиных. Видео из архива Лошадкиных “Наш дом сгорел как раз тогда, когда война входила в более спокойную фазу” Жители поселка Пески могли считаться привилегированной кастой. Поселок примыкал к Донецку, крупнейшему промышленному центру Украины, но не имел на своей территории промышленных объектов, привлекая горожан прекрасными природными ландшафтами. В 2011 году возле Песок появился новый терминал Донецкого аэропорта - один из самых примечательных объектов, построенных в Украине для принятия чемпионата Европы по футболу 2012 года. Для жителей поселка это событие стало роковым: в 2014 донецкий аэропорт оказался в эпицентре боев на востоке Украины, в популярный дискурс это место вошло как символ украинского сопротивления российской агрессии. До конца года Пески сравняли с землей. В начале 2015 года украинская сторона потеряла аэропорт, но позиции сторон на этом участке не сместились: Пески - это до сих пор передовая. Из числа местных жителей в поселке осталось всего несколько человек. Въезд в Пески строго ограничен: никто из тех, кто вынужден был покинуть свои дома, не может сегодня попасть туда, чтобы хотя бы задокументировать руины своих домов и претендовать на правительственную компенсацию. Несколько сотен человек, чье имущество было разрушено вследствие боевых действий на востоке Украины, с 2014-15 годов добиваются возмещения ущерба в украинских судах. За этот период власти страны несколько раз меняли условия получения компенсаций, но так и не установили такого механизма, который могли бы применить все пострадавшие. Елена и Игорь Лошадкины из Песок, чьи потери превышают миллион гривен, за пять лет процесса смогли добиться от суда только решения о 40-тысячной компенсации (примерно 1,2 тыс. евро), но и ту не могут получить из-за отказа госказначейства проводить такие выплаты. Из года в год в ответ на все подобные запросы в ведомстве ссылаются на отсутствие соответствующей статьи в бюджете страны. Елена и Игорь Лошадкины: Пески несколько раз переходили из рук в руки. 24 июля 2014 в село зашли Вооруженные силы Украины и добровольцы. Были случаи, когда военные приходили к местным жителям и давали приказ выселяться. Некоторые сами пускали к себе добровольцев или военных. Другие передавали информацию об украинских позициях противоположной стороне, которая реагировала обстрелами по жилым домам. Наш дом находился почти на передовой. Четыре подвала на нашей улице из 22 домов были заняты добровольцами. В подвале рядом с нашим домом разместилась рота Правого Сектора - к нам тоже стали прилетать снаряды. Наш дом сгорел как раз тогда, когда украинская сторона потеряла аэропорт и война входила в более спокойную фазу. Кроме дома, сгорела кузнечная мастерская с оборудованием, которое мы собирали с 1987 года, с уникальными штампами, примерно на полмиллиона долларов. Естественно, у нас не было никаких документов на это имущество, никто не компенсирует нам его потерю. Мы не хотели уезжать. Понимаете, чем старше дерево, тем хуже оно укореняется на новом месте. Мы - как старые деревья. Но мы понимаем, что жизнь не заканчивается с потерей дома. Слава богу, наши дети живы и наши родители живы. Многие бывшие жители Песок хотят вернуться и считают, что могли бы вернуться. Но в поселок никого не пускают и мы понимаем, что при нашей жизни туда никто не вернется и что легче построить что-то на новом месте, чем восстановить Пески. “В сравнении с другими пленными, я отделалась легким испугом: я просидела “всего” 11 месяцев” Валентина Бучок. Фото из архива Валентины Бучок Валентину Бучок арестовали в Донецке в феврале 2017 года. У нее в руках была карта, по которой она искала центральный офис своего работодателя. Одному из прохожих это показалось подозрительным: он задержал Валентину и вызвал полицию. Уже на допросе - с применением пыток - дончанку объявили украинской шпионкой. Валентину освободили 27 декабря того же года в рамках крупного обмена пленными между самопровозглашенными "республиками" и Киевом. Вместе с мужем она обосновалась в ранее заброшенном родительском доме в части Донецкой области, которая осталась под контролем украинского правительства. В Донецк семья вернуться не могла; все имущество Валентины в городе было захвачено и разграблено. Но и после освобождения из плена и переезда злоключения Валентины не закончились. В годовщину освобождения неизвестные злоумышленники убили ее кота - одного из двух, которых она вывезла из Донецка; летом 2018 убили второго. Весной 2019 года кто-то поджег дом супругов Бучок. Осенью муж Валентины обнаружил у них во дворе растяжку, которую только чудом никто не задел. Летом 2020 во дворе появилась новая растяжка. Установлена она была так, что обойти ее Валентине было невозможно: кто-то отследил, какими путями хозяйка обычно перемещается по утрам. Валентину посекло осколками взрывчатки и ограждения, к которому она была прикреплена, осколки до сих пор сидят у нее в ногах и руках. Жить дальше в своем доме Валентине опасно. Ни одно из преступлений против нее не было надлежаще расследовано. Валентина Бучок: В моем телефоне нашли смс мужу: “Когда этих тварей выгонят из Донецка...”, в таком духе. Этого хватило, чтоб пришить мне статью “шпионаж”. Мне надели на голову пакет и около двадцати часов допрашивали: били по голове, не давали пить, не выводили в туалет. Пот под пакетом выедал глаза, но я не могла его вытереть, потому что все время была в наручниках. Мне угрожали убийством. Поздно ночью меня привезли в “Изоляцию”, закрытую тюрьму, утром снова забрали. На второй или третий день сняли видео, на котором я признаюсь в сотрудничестве с СБУ. Я согласилась на эту съемку, чтобы мои родственники и власти Украины знали, где я нахожусь. У нас была договоренность, что я подпишу признание, и за это меня внесут в списки на обмен. В “Изоляции” пленных заставляли работать, но я отказалась. За это меня отправили в камеру, которая называлась у них “Люкс”: очень маленькую, с пятилитровой пластиковой бутылью вместо туалета и с видеокамерой напротив нее. Свет в камере никогда не выключался, и это была их потеха: смотреть, как “украинская шпионка” справляет нужду в эту бутыль. Я не доставила им такого удовольствия. Не буду рассказывать, что я делала. Я ничего не ела и не пила. Через два дня меня перевели в СИЗО. В СИЗО я провела больше 10 месяцев, первые два были для меня кошмаром. Я была одной из первых “шпионок”, помещенных в СИЗО. Перед тем, как привезти туда меня, в СИЗО показали видео с моими “признаниями”. Моими сокамерницами были убийцы. Вечерами они развлекали себя тем, что обсуждали, как убили бы меня. На меня давила и администрация. Мне не выдали ни матраца, ни одеяла, ни посуды, ни столовых приборов, так что даже выпить воды я могла только из-под крана. Первые восемь дней я почти ничего не ела, от металлических нар у меня страшно горело все тело. Через два месяца мне впервые принесли передачу. Два мешка, от туалетной бумаги до парфюмерии, и столько еды, сколько я не могла бы съесть за месяц. А в СИЗО ты королева, если тебе приносят еду. Поэтому отношение ко мне в камере резко изменилось: я оказалась единственной, о ком заботились извне. Я блефовала, рассказывая сокамерницам, что деньги на передачи выделяет украинское правительство. Мне пытались внушить, что на свободе обо мне никто не думает, но даже в самые тяжелые времена у меня не было сомнений, что меня освободят. Я говорила тем, кто меня допрашивал, что не мы, политические заключенные, а они находятся в плену, потому что нас рано или поздно заберут из Донецка, а они останутся. Мой муж и другие люди сделали все возможное, чтобы меня освободили. В сравнении с другими пленными, я отделалась легким испугом: я просидела “всего” 11 месяцев. Но голодание и невозможность ходить в туалет очень сильно повлияли на мое здоровье. 20 января 2020 года в Донецке захватили в плен человека, который носил мне передачи. Украинская сторона включила его в списки на обмен, но “республика” не подтверждает его среди пленных. Теперь я передаю ему передачи - я знаю, где его удерживают. Каждый раз, когда мне сообщают, что передача доставлена, я вздыхаю с облегчением, потому что это значит, что он жив. Ему 63 года, он очень болен. Я писала об этом человеке даже Папе Римскому. Я назвала одну фамилию, но написала, что в плену находятся сотни моих соотечественников. Если вы укажете его имя, я буду вам очень благодарна: Качур Анатолий Иванович. Записала Юлия Абибок, "ОстроВ"
