Второй год войны в Донбассе: самосознание жителей Луганщины

Данный текст написан во многом для того, чтобы прозвучали голоса жителей Донбасса. Чтобы опыт безумного времени, в которое нам довелось жить, был проговорен - без такого проговаривания невозможно излечение от душевных травм. Мы убеждены, что это нужно не только для живущих в Донбассе, но и для жителей всей Украины - иначе страна не избавится от вирусов экстремизма, душевной черствости, боязни инаковости, хуторянства. Вирусы эти далеко не безобидные. В кризисное время они могут вести или к распаду социальной ткани и потере политической субъектности, или к жесткой диктатуре.

Кто-то досадливо поморщиться: «Опять нас призывают услышать Донбасс. Как это надоело!».

В Украине, видимо, как реакция отстранения от ужасов войны и как попытка снять с себя моральную ответственность за происходящее, даже появился публицистический жанр «Я не хочу слышать Донбасс». Виталий Гайдукевич обращается к Донбассу как к некоему подследственному: «Тебе где-то в глубине может даже стыдно, но ты будешь агрессивно потрясать автоматом и требовать, чтобы тебя услышали. Но когда тебе скажут — говори, ты замолчишь. Потому что тебе нечего сказать. Ты ничего не можешь предложить 23 регионам кроме своей боли. Сколько трупов ты оставил в штольнях в боевые 90е? Сколько погибших приходится на миллион тонн угля? Сколько наркоманов по официальной статистике? Сколько городков на карте есть, а по факту их уже нет? Донбасс, ты это хотел всем сказать? Нет, прости, ты хотел что-то там про русский язык и федерализацию. Донбасс, давай на спор, так вот, чтобы, не заглядывая в книжку, сколько твоих сепаратистов пояснит значение термина «федерализация»?» Он, правда, оставляет для обвиняемого выход: «Ведь мы знаем, под налетом обиды, страха, наивности, где-то очень глубоко у тебя есть гордость. Не совковая-колорадская и даже не угольно-забойная, а степная… Настоящая гордость людей, которые больше всего ценили свободу. Вот когда ты это ощутишь — приходи, тебе будет что сказать, нам будет что от тебя услышать. А пока, Донбасс, ты не достоин, чтобы тебя слышали остальные 23» (Виталий Гайдукевич. Я не хочу слышать Донбасс. Это неправильно.

Юрий Романенко вкладывает свои слова в уста некоего друга, якобы беседовавшего с «мужиком из команды Ефремова». И вот этот «мужик» говорит «другу» в ответ на его предложение убираться из Украины: «Не, ну мы украинцы, просто другие, а вы нас должны понять». Ответ на предложение следует такой: «Да никто не собирается вас понимать. Провели «референдум»? Валите. Хватит нам мозги парить. Если двадцать с лишним областей не могут двигаться вперед из-за двух, то проще с ними расстаться». Спрятавшись за «друга», Юрий Романенко договаривается до мерзости: «Да, мы сегодня бандеровцы. Мы все сегодня бандеровцы, а если вы не бандеровцы, то чего вам с нами жить? Мы не хотим больше разбираться в том другие вы украинцы, третьи вы украинцы и вообще украинцы ли вы или кто-то еще, не хотим разбираться в вашем особом отношении к России и так далее» (Юрий Романенко. Услышать Донбасс? Лучше просто валите из Украины 

Это – не просто литературные эксперименты, в которых осуществляют подмену, отождествляя жителей Донбасса с Партией регионов и Януковичем.

Подобные писания помогали нашим политиканам, которые отсекали Донбасс от выборов, чтобы получить президента в один тур или парламент без оппозиции. Донбасс и сейчас для подобных деятелей как кость в горле, ибо не дает им получить безраздельную власть в стране. А опыт прошедшего года показал, что власть им нужна вовсе не для превращения Украины в большой Сингапур, а для контроля добычи янтаря, «крышевания» контрабанды, «распила» бюджетных средств. Националистические же лозунги, как всегда, - лишь средство манипуляции населением.

Поэтому 20 областей без Донбасса вперед не двинулись.

Подобная ситуация вокруг Донбасса повлияла и на вполне добропорядочных людей.

Особенно на ту часть интеллигенции Донецка и Луганска, которые вынуждены были переселиться на Западную Украину. И у некоторых из них, надеюсь, неосознанно возникло желание быть святее папы римского и стать более украинскими, чем западные украинцы. И вот уже Елена Стяжкина включает само имя «Донбасс» в словарь войны и ненависти: «Еще одно слово, от которого я хотела бы избавиться, – это «Донбасс». Ведь Донбасс не однородный: там есть греческие села, немецкие села, а есть украинские села, где идеи отторжения Украины никогда не было, и сейчас нет. Но когда мы говорим «Донбасс» – мы мыслим в категориях сталинской логики. А ведь там живут совсем разные люди. Когда мы их объединяем в одно целое, то подыгрываем врагу».

Конечно, в Донбассе есть разные села, но при чем здесь села? Донбасс – это урбанизированный регион. А о «сталинской логике» - это шедевр, который невозможно забыть. В Уэльсе тоже живут разные люди и в Гасконии живут разные люди, и в Галичине живут не только бандеровцы. Что же из этого следует? Мы не можем употреблять имена регионов? Или вообще не должны употреблять общих понятий?

Украина возможна только как большой хор регионов, в котором ни один из них не теряет свой голос. Слышать нужно всех и учитывать интересы всех в государственной политике. Но Донбасс сейчас находится в особо сложной ситуации. Поэтому для самого существования Украины она должна научиться его слушать.

Методы исследования

С целью выявления общественного мнения жителей Донбасса в регионе проводятся опросы. Это делается как на оккупированных, так и на подконтрольных украинской власти территориях. Результаты этих опросов заставляют задуматься о возможности таким методом получить достоверные данные.

Недавно российские СМИ опубликовали результаты опроса в оккупированной части Донецкой области.

Перед респондентами ставился вопрос о будущем т.н. «ДНР». Согласно результатам опроса, в составе Украины ДНР видят 14,9% населения республики. За вступление в состав России выступают 38,8%. Вариант независимого государства поддержали 42,8% жителей (Опрос: более 40% жителей ДНР выступают за независимость республики // http://ria.ru/world/20150424/1060721554.html). В Луганске некий центр социологических исследований «Особый статус» с 12 по 14 июня 2015 года провел уличный опрос (n = 804). Респондентам предлагали ответить на вопрос: «Как вы оцениваете усилия ЛНР по восстановлению экономики?». Опубликовано распределение ответов: затрудняюсь ответить – 9,6%; определенно отрицательно – 14,0%; скорее отрицательно – 25,5%; скорее положительно – 39,0%; определенно положительно – 11,9% (Соцопрос в Луганске: жить стало лучше или веселей? //

. Результаты луганского опроса, кстати, не демонстрируют «монолитной поддержки молодой республики» и пр., чего ожидают самопровозглашенные власти. Если же учесть, что вопрос был поставлен явно не в исследовательских целях, ведь в нем заложено положительное отношение «к усилиям», то опрошенные луганчане вовсе не на этот вопрос и отвечали. Скорее результаты опроса можно истолковать как демонстрация отношения прохожих к «властям ЛНР». При этом достойно внимания то, что четверть респондентов выразили свое негативное отношение. Если учесть условия опроса и атмосферу в «молодой республике», где каждый знает, что его могут потянуть «на подвал», то реальные критические настроения в Луганске распространены значительно шире.

А теперь рассмотрим результаты опроса, который в марте – апреле 2015 г. проводили в городах Северодонецк и Старобельск специалисты Фонда «Демократические инициативы имени Илька Кучерива» совместно с компанией «Ukrainian Sociology Service» Всего было опрошено 995 респондентов (496 – в Северодонецке, 499 – в Старобельске). В Северодонецке и Старобельске Луганской области идею независимости самопровозглашенных формирований «Донецкой народной республики» и «Луганской народной республики» как вариант политического будущего Донбасса поддерживают меньше 1% жителей. Донбасс должен оставаться частью Украины – такова позиция большинства жителей как Северодонецка, так и Старобельска: 64% и 67%, соответственно (В Северодонецке и Старобельске идею независимости "ДНР" и "ЛНР" поддерживают меньше 1% жителей . 

Комментируя полученные результаты Ирина Бекешкина заявила: "Опрос показал, что единого Донбасса нет. Разные города показывают различные мнения граждан. Но есть определенные общие позиции по ряду ключевых вопросов" (Социологи показали, что единого Донбасса нет. 

Не поспешные ли это похороны региональной общности? Особенно, если сохраняются общие позиции по ключевым вопросам?

Замечательную по точности зарисовку состояния общественного сознания в Северодонецке недавно сделал известный луганский философ Юрий Полулях: «Захожу по делам в лабораторный корпус Технологического института ВНУ в Северодонецке. Подхожу к вахтеру, уточняю информацию.

- А вы из Луганска? - спрашивает вахтер. - Переселенец?

- Да, - кратко отвечаю я.

Он подходит ближе, наклоняется, заговорщицки шепчет, переходя практически сразу на более громкий тон:

- Вы мне вот что скажите, как люди там в Луганске вообще так с ума сошли? Чем они вообще думали? Это ж просто сумасшествие - этот референдум, боевики все эти, Украину обвинять. Это же представить невозможно!

И вот стою я и смотрю на вахтера из города Северодонецка, где проводился тот же самый "референдум", что и в Луганске, где бесились те же самые ублюдки и бандиты, что и в Луганске, где люди в соцсетях и на улицах обвиняли Украину, как и в Луганске.

И понимаю, что примерно через год после того, как Луганск освободят, местные жители будут говорить друг другу:

- Вот вообще не понятно, как люди там в России вообще так с ума сошли? Чем они вообще думали? Референдум этот устроили, боевики все эти из Чечни, отпускники эти, Украину обвинили. Это же представить невозможно!» 

Все это дает основание сделать вывод, что в кризисных ситуациях применимость массовых опросов весьма ограниченна. Они ориентированы на выявления общественного мнения, то есть оценочной реакции массового сознания по поводу каких-то процессов или событий. Но для этого необходима коммуникация в массовой группе. Опасность и неизвестность ее затрудняют и общественное мнение не может сформироваться. Но даже, если и сложилось общественное мнение, то для его функционирования необходима свобода слова и безопасность. При их отсутствии люди будут демонстрировать скорее мимикрию с цель как можно дольше выжить. У людей есть такая привычка. Если её не учитывать, то можно проводить опрос и с пистолетом в руках, радуясь, как мало отказов встретил.

В кризисных ситуациях возрастает значение тех методов, которые социологи называют качественными. Они позволяют выяснить многослойность сознания людей, разнообразные мотивы их поведения, сам способ восприятия и описания действительности, который может весьма существенно отличаться от такового у исследователя. Эти методы позволяют получить глубокую картину живого сознания той или иной человеческой общности, но не позволяют выявить распространенность той или иной позиции в нем и выразить распределение этих позиций в числовой форме. Качественные методы поэтому нужно сочетать с количественными.

Результаты, изложенные ниже, получены в результате проведения биографических интервью. В их ходе респонденты в свободной форме излагают истории своих жизней, останавливаясь на главных событиях. В наших интервью в самом конце мы специально просили респондентов рассказать о том, как они пережили время с начала протестов на Майдане в 2013 году. Интервью проводились в рамках исследовательского проекта «Жизненные миры Востока и Запада Украины», который реализовывался в 2014 – 2015 гг. общественной организацией «Центр по изучению общественных процессов и проблем гуманизма» и кафедрой философии и социологии Луганского национального университета имени Тараса Шевченко, который сейчас базируется в г. Старобельске. Исследования осуществлялись при частичной финансовой поддержке Канадского института Украиноведческих исследований (Canadian Institute of Ukrainian Studies. University of Alberta).

Биографические интервью проводились как с жителями Востока, так и с жителями Запада Украины. В Галичине (Ивано-Франковская и Львовская области) состоялось 10 интервью, на севере Луганской области было проинтервьюировано 9 человек и еще было опрошено в Киеве, Москве и Феодосии четверо респондентов, которые выехали из оккупированных районов Луганской области.

Методика интервью и его план разработаны автором этих строк. Мною же были проведены интервью в Старобельске. В поселке Троицкое интервьюером была моя аспирантка Оксана Прядко. Беженцев интервьюировали студенты-социологи нашего университета Олейник Виктория и Надежда Бульбоакэ. Тяжелую работу по транскрибированию (переводу в текстовую форму) аудиозаписей выполняли все участники исследования, но большая ее часть сделана аспирантками нашей кафедры Маргаритой Живиловой и Оксаной Прядко.

В данной публикации я предаю гласности только результаты биографических интервью с жителями Луганской области. Среди наших респондентов были люди из разных социальных слоев и с разным образованием. Некоторые из них могли выступать экспертами в рассматриваемых вопросах, а некоторые расписывались в своей неосведомленности. Они имели различные идейные и политические ориентации. В тексте все это будет отражено.

Прямая речь наших респондентов дается курсивом с минимальными редакторскими правками на языке оригинала. Дело в том, что не только содержание сказанного, но и форма высказываний важны. Форма может свидетельствовать, скажем, об уверенности или неуверенности в том, о чем говорит респондент. Говоримое может быть ему безразлично, а может вызывать глубокие эмоции. После каждого высказывания даются инициалы респондента, его социально-демографические характеристики, место и дата проведения интервью.

Что же с нами произошло?

Жители Луганщины ставят протесты на Майдане и войну в Донбассе в один событийный ряд. 

То, что произошло в Киеве, имело свое продолжение в нашем регионе. Но сами события на Майдане люди понимают по-разному.

 Например, молодые респонденты восприняли начало протестов, как шанс на изменения.

 «Была какая-то вот не очень хорошая жизнь, но как-то жили. Ну как? Чего-то не хватало, чего-то хватало. Жили-жили и вот начинаются эти события. Честно говоря, я давно уже, у меня у самого уже как-то было, когда что-нибудь изменится, когда что-то изменится. Вот, начался майдан, я думал что-то изменится» (Н. А., муж., 29 лет, специалист по продажам, г. Старобельск, 04.02.2015 г.). Однако, сейчас они говорят о довольно быстром разочаровании протестными акциями в Киеве. «Вначале, да позитивно, но в дальнейшем я очень жалею о тех погибших и всё остальное там. Но то, что просто другие начали это, понимаете, как я считаю, что просто завели народ, завели, а потом, скажем так, определённые люди сделали, ну, получили то, что им нужно. Потом сам же народ, когда понял, что их просто использовали, начал просто, если помните, когда там уже этих политиков, начали уже на них на сцену кричать там: «Геть зі сцени!». Вот. Как-то меня всегда убивали вот эти вот репортажи, когда здесь уже боевые действия начались, да, а там показывают, как активисты на майдане укроп садят в клумбочках. Это в крупнейшем городе, в одной из самых красивых столиц Европы садят укроп на майдане и палят шины до сих пор. Кому Вы там их палите, что Вы пытаетесь доказать? Хочешь что-то доказать, ну доказывай как-то по-другому. Ну, в общем, не знаю, как-то позже майдан превратился просто в балаган, как мне кажется» (Н.А., муж., 29 лет, специалист по продажам, г. Старобельск, 04.02.2015 г.). 

Много вопросов вызывает и финансирование протестных акций в Киеве. «…Ну, их спонсировали просто-напросто. То есть в любом случае такую массу народу завести нужно, по крайней мере, вот насколько я люблю читать исторические там книги, чем-то народ нужно заводить. Кто-то фанатизмом заводил, кто-то чем-то еще. Но здесь, мне кажется, фанатизм был в начале, потом дальше люди уже, ну, просто-напросто, они ж тоже должны действительно чем-то питаться. Ну спонсировалось всё это, как мне кажется. Кто-то деньги давал, кому это было выгодно. Кому выгодно сейчас я не буду разбираться, потому что это дело неблагодарное. Там не поймёшь кому это было выгодно» (Н.А., муж., 29 лет, специалист по продажам, г. Старобельск, 04.02.2015 г.).

Поддержку Майдана в нашем регионе стимулировал разгон студентов. Он изменил отношение части жителей нашего региона к протестам, придав им человеческий смысл борьбы за попранную справедливость. Это вело к тому, что люди принимали и другие лозунги оппозиции. «Когда выдвигалась просто идея евроинтеграции и идея союза с Россией, я это воспринимал просто как политический спор, как возможное направление развития. Но, после того, как произошло избиение студентов на майдане, вот, после этого я начал очень тщательно следить за развитием событий. Благодаря Еспрессо-ТВ мы ежедневно отслеживали как это все происходило. Ну, и скажу, с большим сочувствием, с большой поддержкой я относился к этим событиям. Мне кажется, что Украина должна быть правовым государством. В котором законы обязательны для всех, в том числе и для правоохранительных органов, в том числе и для высшего руководства страны. Граждане должны быть защищены законом. Никто не имеет права избивать людей, никто не имеет права издеваться над людьми. И то, что люди вышли в защиту своего достоинства, я это, безусловно, поддерживаю. Я слышал разные мнения о том, что это могла быть провокация, для того, чтобы вызвать какие-то потрясения в обществе. Ну, я считаю, что вот это избиение – это могло быть попыткой Януковича окончательно установить свою диктатуру. Запугать и прекратить любые попытки протеста. То есть подавить всякое недовольство в обществе вот такими мерами. Тем более в соседних государствах прецеденты были. Назарбаев выступления нефтяников подавлял. Расстрелял. И потом после этого все затихло. В Москве выступление на Болотной площади погасили – погасили. Ну, это могло послужить для Януковича соблазном» (П. С., муж., 54 года, учитель, г. Старобельск, 08.02.2015 г.).

Однако, большинство жителей Луганщины к событиям в Киеве отнеслись с тревогой, увидев в них угрозу собственной безопасности. 

Это характерно, как для интеллектуалов, так и для малообразованных людей. Первые не приняли Майдана из-за осознания опасности разрушения государства, а не из-за любви к Януковичу. Майдан оценивался ими как торжество сиюминутной политической целесообразности. Творцы этой реальности - политики, стремящиеся к власти любой ценой. Украинский политикум, по их мнению, существует в режиме самоуничтожения и эту логику смог навязать обществу. Отсюда дихотомическое деление всего население на своих и предателей.

 К сожалению, в обществе не нашлось авторитетных людей, которые были способны отстаивать общенациональные интересы. Украинская интеллигенция тоже в большинстве поддержала такую логику действий, которую предложили политики. «Я вначале их воспринял, не придавал этому особого внимания, потому что у нас такие события всякие протестные, они непрерывно происходят. Я подумал, что люди выйдут, будут выдвигать какие-то требования, власть как-то будет реагировать и все это, в конце концов, сойдет на нет. Ну, а когда все перешло в такую жаркую стадию, когда стали ехать трактором на Беркут, стали бросать фаеры, я понял, что этого делать нельзя ни в коем случае. Потому что нельзя рушить основы государственности, как таковые. Я-то понимаю, есть люди политики, они для того и существуют, чтобы стремится к власти. Но стремиться к власти надо не любым путем. Я понял, что украинский политикум, он существует в режиме такого взаимного уничтожения. То есть они готовы уничтожить друг друга, они не готовы ни к какому компромиссу. Это вот в риторике, в лозунгах. Это, те, значит, «зрадники», «бандитська влада». Есть определенный круг политиков, которые выносятся за скобки. И это привело, как мне кажется, к таким последствиям. Есть люди, я не беру политиков, у политиков есть свои интересы, если это в его интересах, понятно, что он это будет оправдывать. Ну, вот есть люди, ученые, интеллигенция, во всяком случае, им надо подняться на более высокий уровень в общении и постараться быть над схваткой, чтобы понять, что происходило. Мне кажется, что вот эти деструктивные действия, они предпринимались в эпоху майдана, цель которого была свергнуть всеми правдами и неправдами Януковича. Ну и я считаю, что с этого все начиналось, а потом все это получило продолжение у нас в Донбассе» (В.Л., муж. 62 года, преподаватель университета, Старобельск, 2.02.2015 г.).

Простые люди, особенно оставшиеся на оккупированных территориях или выехавшие в Россию, идеализируют прошлую жизнь и разделяют крайне лапидарное видение причин произошедшего. «Жили все замечательно, пока не стали скакать на Майдане. От и доскакались. И все! После Майдана через пять-шесть месяцев жизнь стала все хуже и хуже крепчать, психологически давить всех. Вот, в принципе, чего хотели, то и получили. Страна разделена, страны уже нету. Той общей, которая была. Работали все замечательно, все жили, все были довольны» (С.К., муж., 39 лет, безработный, г. Феодосия, 30.03.2015 г.). «Делят деньги олигархи между собой, а народ - просто пешки. Первая причина - это Янукович. Самая первая! Он - самый главный виновник. Это основная причина. Он просто бросил всех. Это он самый главный, самый главный виновник!» (С.К., муж., 39 лет, безработный, г. Феодосия, 30.03.2015 г.). «Майдан, наоборот, хотел войти в Евросоюз. Потом что-то произошло. Сказали, что русскоязычное население не должно быть, украинский язык только должен быть везде. Вот. И произошла, наверное, война, из-за сланцевого газа в Славянске» (О.К., жен., 40 лет, безработная, г. Феодосия, 01.04.2015 г.).

У тех, кто оказался беженцем в России, законсервировались эмоции зимы 2014 года.

«Хотелось, чтоб этого не было вообще, чтобы быстрее наше правительство, Верховная Рада все это прекратила. Все ждали, что это там день-два-три и все это прекратится, разгонят всех и все, как это делается за границей, не допускается до такой… Ну так получилось, что ничего наш президент не решил» (М.В., жен., 41 год, работник коммунальных служб, г. Москва, 17.09.2014 г.).

Среди жителей Луганщины есть и те, кто просто пытается спрятаться от событий. «Вы знаете, события конечно очень тяжёлые. Переживать очень сложно, потому что есть дети. Если б не было детей… Это тема такая, которую, чесно сказать, я не хочу и обсуждать. Политика - это не моё. Понимаете? Моё - дом, моё – работа. Политика - это вещь такая, в которую я практически даже не хочу, не хочу погружаться. Я в этом деле просто совершенно посторонний человек» (К. С., жен., 46 лет, продавец, пос. Троицкое, 19.02.2015 г.).

Один из наших респондентов детально описал позиции в общественном сознании жителей севера Луганской области относительно войны в Донбассе. «События, которые сейчас происходят в нашей Украине, они по-разному оцениваются, допустим, и в России, и в Украине, по-разному оцениваются и разными группами населения у нас здесь. Есть группа, скажем так, патриотично настроенных жителей региона, которые считают, что мы столкнулись с российской агрессией. И мы защищаем свое государство, мы защищаем народ Украины от внешней агрессии. Есть очень большая группа людей, которая считает, что мы имеем дело с гражданской войной, что у нас идет борьба за власть, и вот эта группа людей, она, к сожалению, поддерживает политику Российской Федерации. Я много раз пытался вступить в полемику с этими людьми, объяснить как-то. Точно так, как с учениками, которых трудно переубедить, точно так трудно что-то изменить в позиции этих людей. Ну, может быть, это объясняется тем, что сильные связи с Россией, родственные связи. Многие ездят на заработки в Россию. И они не вдаются в анализ каких-то там теорий, того же самого «Русского мира». Они не отслеживают развитие каких-то там националистических движений в России. Они смотрят просто: вот мой муж поехал в Россию на заработки, и никто его там не трогает, ему дали возможность заработать, ему дали такую-то сумму денег. За это время в Украине он бы ее заработать не смог. Поэтому не рассказывайте мне, что в России людям плохо, что угроза российского фашизма формируется. Я Россию поддерживала и буду поддерживать» (П. С., муж., 54 года, учитель, г. Старобельск, 08.02.2015 г.).

Войну, которая истерзала наш регион, респонденты плохо понимают. «Мы сами этого не поняли, из-за чего началась война в Донбассе. Непонимание людей и вражда какая-то, может быть противостояние, разделили народ в Украине на Восток и Запад. Телевидение больше подливало масла в огонь. Стали ругаться родственники между собой» (О.К., жен., 40 лет, безработная, г. Феодосия, 01.04.2015 г.). Симптоматичным является её сравнение с войной в Чечне. «Возможно, это всё можно было бы предотвратить. А теперь мы имеем то, что имеем. И глядя сейчас на последние события, которые происходят, у меня, уже создаётся впечатление, а не выгодна ли эта война и тем, и тем. Такое ощущение, как будто, вот знаете, я был в то время маленьким, когда война в Чечне была, но я насколько знаю там по книгам, и по фильмам, и по рассказам, что она была просто выгодна. Там отмывали деньги. Такое ощущение, как будто и здесь то же самое начинает происходить, просто отмывание денег. Вот они пошли, отвоевали, потом отошли, стали и стоят. То есть абсурдна ситуация такая. Говорят одно, делают совсем другое и получается совсем третье. И я, честно говоря, уже перестал понимать вообще» (Н.А., муж., 29 лет, специалист по продажам, г. Старобельск, 04.02.2015 г.).

Травматический опыт кризиса и войны

Общественной травмой стало уже жестокое противостояние на Майдане, которое поколебало устоявшие представление о допустимом и недопустимом.

«…Когда мои сослуживцы стояли на Майдане, защищая интересы, скажем так, одного человека, и когда их жгли, скажем так, у меня есть знакомые, которые в 22 года, я не представлю, что с ними будет дальше в жизни, потому что у них нет лица там и так далее и тому подобное. Плюс — это психологическая травма, скажем так. Как люди после Афганистана возвращались, люди возвращались после Киева, не понимая, как я стою в форме, в меня имеет право кто-то кинуть камнем, и я не могу ответить» (В.Д., муж., 25 лет, менеджер по продажам, г. Старобельск, 03.02.2015 г.).

Процитированный респондент в 2014 г. служил в армии. Ему довелось быть свидетелем сдачи здания СБУ в Луганске. «Уже разлетелись стеклопакеты на центральном входе, и мы вышли. Мы увидели интересную картину, когда наша доблестная Альфа во всей амуниции стояла возле архива, просто-напросто стояла возле архива. И в этот момент мы все прекрасно поняли, почему там не было спецподразделений, почему там не было намного больше личного состава…То, что было во дворе, ну, как по неофициальным данным и сейчас это все знают, что чтобы взять СБУ, взять комнаты хранения оружия, КЗЗ, кімната зберігання зброї, ну, нужно быть, я не знаю кем. Там все заминировано, магнитные замки. Во дворе, мы знаем, что было спецподразделение Альфа. Там дяди, извините меня! Ты на него смотришь, и ты думаешь: интересно, скольких он сразу положит, пятерых или семерых? Там просто люди, которые, у них взгляд сам внушает, что просто не нудно меня трогать и все. И то подразделение, там человек 40 их было… Те 5 тысяч разбежались бы по Луганску, я не знаю куда. Там просто люди своего дела мастера. Моё личное мнение то, что это преднамеренно было, чтобы избежать жертв в личном составе, потому что взять на себя ответственность открыть огонь по митингующим, либо взять ответственность на себя за гибель какого-то солдата, никто не хотел. И просто даже не то, что уголовно, а морально» (В.Д., муж., 25 лет, менеджер по продажам, г. Старобельск, 03.02.2015 г.).

Недоверие к новой власти в Киеве возникало не только по причине игры в поддавки с террористами. Не изменилось отношение к людям, как расходному материалу. «У меня погиб друг на ВАУШе в Луганске, 22 года парню. Был застрелен двумя пулями в грудь и в голову. Три раза матери говорили, что он умер, потом жив, потом умер, потом жив. И, скажем так, уже новое государство похоронило его как обычного человека, скажем так. Да, это было в начале июня. И я скажу, что похоронили как обычного человека: без флага Украины, без формы, без трёх почетных выстрелов, без наличия на похоронах военных людей, без даже военкома хотя бы, который его отправил в армию, скажем так. Он сам со Свердловска. Его привезли за деньги сослуживцев, потому что у государства не было денег даже на похороны человека, который защищал государство. Зато у нас есть «Небесна сотня», а человек, который погиб в форме, и дословно скажу слова полковника, который командовал всем Восточным округом: «Сколько там за сына хотите? 400 тысяч хватит?» (В.Д., муж., 25 лет, менеджер по продажам, г. Старобельск, 03.02.2015 г.).

Мирные жители юга Луганщины стали свидетелями того, что с конца весны 2014 г. в их городах начали появляться неизвестные военные. «И в городе появлялись, я видела своими глазами, еще в то время на уазике военные, явно не городские, с оружием, со знаками, флагами Новороссии. Это было, и это меня очень настораживало» (П.Т., жен., 58 лет, музейный работник, пос. Новопсков, 09.06.2015 г.).

Преимущественной формой военных действий в Донбассе стали артиллерийские дуэли, от которых в первую очередь страдали мирные жители. «Опасность я почувствовала тогда, когда начались боевые действия, когда были заняты пункты пропуска в Червонопартизанске и в Должанском, и начались боевые действия по вытеснению пограничников. Вернее, даже это не пограничники, это были войска уже, украинские войска, и в июле месяце шли настоящие бои. Тогда я почувствовала, что это все не случайно. Город как будто вымер. В городе перестал двигаться транспорт. Людей практически не стало в городе. И тишина вот эта, она была очень тревожной. И город практически содрогался каждую ночь, каждое утро, каждый день. Днями это длилось, где-то дней, наверное, пятьдесят. Стрельба шла. Это было невозможно» (П.Т., жен., 58 лет, музейный работник, пос. Новопсков, 09.06.2015 г.).

После пережитого женщин заставляет вздрагивать любой громкий звук. «У меня сестра живёт в Северодонецке. Она, когда Северодонецк обстреливали, а они попали под несколько обстрелов, она до сих пор боится. Вот холодильник у неё. Тишина в квартире, ребёнок спит. Она сидит, к примеру, читает…Она мне жаловалась, просто иногда созваниваемся. Холодильник так заурчал и говорит: я пугаюсь. И говорит: не знаю, смогу ли я избавиться от этого» (Н.А., муж., 29 лет, специалист по продажам, г. Старобельск, 04.02.2015 г.).

Но у людей осталась память и о том, что ни при каких условиях они со своим предшествующим опытом не состыкуют. Это - страшный лик подлинной войны. «Рассказ моей хорошей, очень такой порядочной сотрудницы, которая не могла приукрасить или что-то сказать не то. События вот какого характера: после завершения боевых действий ей нужно было уехать в Россию. Там находились ее дочь с двумя маленькими детьми, которые были эвакуированы, вывезены, вернее, боевиками, сепаратистами в Россию. И она должна была туда попасть. И только-только со стороны ополченцев была открыта граница. Утихли бои, буквально на второй день она утром села на автобус, который шел на шахту «Красный партизан». Это рядом с пунктом пропуска. Доехала, еще темно было. Доехала до шахты, вышла. Вот с сумкой, с повозочкой и к пункту пропуска. Татм где-то метров, наверное, 200-300. Подходит туда, как она рассказывает: подхожу туда, меня останавливают. Вы куда? Она: мне туда. Туда нельзя. Она говорит: а мне надо. Нельзя! И говорит: я двигаюсь. Они говорят: ну, если очень надо, то только по дороге, только по шоссе, никуда не сворачивайте и смотрите под ноги. Проходит, говорит, еще 20 метров, на разбитом бронетранспортере сидит ополченец, штопает брюки. Вы куда? Она: мне туда. Нельзя. Ну, я же вижу, что Вы все равно пойдете. Идите и не смотрите по сторонам, смотрите только под ноги. Она говорит: я, когда шла по этой дороге, я думала, что закончится жизнь моя в одну минуту, потому что на обочине было столько останков… Лежали ботинки, сапоги, ботинки с ногами…Останки, еще не убранные» (П.Т., жен., 58 лет, музейный работник, пос. Новопсков, 09.06.2015 г.).

Затем людям пришлось привыкать ездить через блокпосты в своей родной стране. «Я летом, в июле месяце, вывозила документы, личные документы, документы, которые отца моего периода Великой Отечественной войны, документы, которые я считала, что они должны быть вне этой зоны. И мы попали на рейсовом автобусе, попали как раз в момент, подъехали к блокпосту, когда только закончился бой под Макарово. И мы выехали к этому блокпосту. В автобусе было человек, наверное, 30, в основном женщины. Ехали все со своими личными вещами. Кто-то ездил там за одеждой, кто-то там еще за какими-то вещами необходимыми. Вот остановился автобус и подошли двое работников милиции. Черниговский там был отряд милиции. Двое милиционеров подошли сразу к водителю и с претензией. В такой грубоватой форме сказали: ты что, не знаешь, что сюда нельзя было ехать? Надо было поехать другой дорогой. Они попросили всех выйти из автобуса и начали проверку документов и проверку личных вещей. А я оказалась третьей при проверке. Вначале старушку проверили, её сумки, потом молодая девушка, которая везла детские вещи и у неё попросили личную сумочку. Она открыла эту личную сумочку, там были фотографии. И этот военный, он был в маске, начал смотреть эти фотографии, и я не выдержала. Я говорю: а фотографии-то зачем? Он говорит: а у нас есть ориентировки, а вдруг это жена какого-нибудь диверсанта или человека, который работает против нас. Ну и вот этот момент. Он взял мой паспорт в руки, сначала паспорт, потом сумку. Что в сумке? Говорю: сапоги и шуба. И деньги в шубе? Говорю: да, и деньги в шубе, большое количество. Посмотрел на паспорт, говорит: а Вы уже здесь проезжали, Вы у нас были. Говорю: да, была. - Пожалуйста, в автобус. Но, понимаете, для меня это все воспринималось, я понимала, зачем это делается. Люди, которые же здесь стояли, они просто замолчали, но у каждого была какая-то злость и какое-то недовольство. Люди не знали, зачем это нужно. И никто, никто, ни водитель, ни эти люди не сказали, что, люди добрые, это делается для вашей безопасности, это делается в целях, чтобы вы остались живы, мы здесь стоим именно для этого. Хотя во многих таких случаях были моменты, когда военные просто говорили: вы извините, но нам нужно посмотреть, допустим там, проверить багажник машины. Это всегда было. У ополченцев этого никогда не было. Особенно там ярые были, стояли ополченцы в Краснодоне. Те останавливали машины, особенно придирались к таким солидным машинам» (П.Т., жен., 58 лет, музейный работник, пос. Новопсков, 09.06.2015 г.).

Многие в Донбассе летом 2014 г. ждали украинскую армию. Для них когда-то единое пространство региона разделилось на свое и чужое. Встреча со своими стала желанной. Для самих людей эмоции, которые они испытывали, стали неожиданными. «Допустим, такого воинственного какого-то настроя со стороны первых людей, которые стояли на блокпостах и в Свердловске, и вот возле Краснодона, этого я не ощущала, не видела по разговорам. Конечно, многие были моменты, которые, допустим, немножко настораживали. Вот то, что это люди не местные, и то, что люди эти кем-то управляемы. Это чувствовалось во всем: от того, что они рядились, от того, что они вели себя очень нагло иногда, заходили в автобусы, задавали ненужные вопросы, брали документы в руки. А вот когда, был такой момент, когда мы впервые после боев, обстрелов Станицы Луганской пересекли старый мост через Северский Донец и въехали в Станицу Луганскую, на окраине стоял первый украинский блокпост, и вот такое чувство, когда я увидела этих ребят, у меня просто сжалось сердце. Они попросили документы, а я открыла бардачок, я не была готова к этому, мне было что-то нужно им дать. У меня там лежал пакет конфет, и я этому молодому парню отдала этот пакет конфет. А он зашел с другой стороны автомобиля, подошел ко мне, говорит: а ничего не будет? Я говорю: ребята, ничего не будет, это же от самого сердца, от самого. Вы даже не представляете, как мы долго ехали к вам дышать этим воздухом, а не тем, который остался там, вот в этом городе» (П.Т., жен., 58 лет, музейный работник, пос. Новопсков, 09.06.2015 г.).

Сейчас память войны воплотилась в руинах, в сгоревшей военной технике, в могилах. «…Первый раз я возвращалась в первой декаде сентября месяца через Россию. Доехала до Гуково. Затем там проверка. Пешком через нейтральную полосу к бывшему пункту пропуска Червонопартизанск. Картина не из, так сказать, не из приятных, очень тревожная такая. Я 30 лет прожила в Свердловске, я эти места хорошо знаю. Во-первых, руины здания женской тюрьмы, которая находится буквально, находилась тогда на территории Украины рядом с пунктами пропуска - государственным пограничным и таможенным. Там находились в небольшом вагончике эти ополченцы. А дорога очень повреждена, а на обочинах стояла техника, много техники. Танки, бронетранспортеры. Где-то 5-6, наверно, обгоревших. И находится небольшой знак, установленный. Фамилия, имя, отчество. Такому-то казаку. И с этой ленточкой» (П.Т., жен., 58 лет, музейный работник, пос. Новопсков, 09.06.2015 г.).

Что произошло с Луганском?

Один из респондентов выразился очень ёмко – там пропала энергетика большого города.

«Повседневная жизнь, безусловно, изменилась. Есть такая штука, как энергетика большого города. Луганск не очень большой город, но больше Старобельска. Там, допустим, 19 тысяч, а в Луганске 400 тысяч. Она подспудно как-то влияет на человека, одним она в тягость, других она наоборот стимулирует. Вот эта энергетика большого города, мне кажется, она пропала. Потому что там уже вечером никого нет. Потом, многое там закрыто» (В.Л., муж. 62 года, преподаватель университета, Старобельск, 2.02.2015 г.).

В Луганске изменилась сама моральная атмосфера, что у некоторых респондентов вызывает грусть. «Когда я ехал в Луганск у меня ощущение какое-то печали появилось. Я всегда считал Луганск своим городом, мне там было уютно. Я приезжаю сюда, я понимаю, что сейчас уже так не пройдёшься по нему, не позвонишь там другу своему, с которым можно встретится там, пообщаться. Я ездил на работу, у меня была хорошая работа, у меня была всё как-бы. Всё отлично было: семья счастлива, работа, всё. Что ещё нужно человеку? Сейчас как бы я иду, да, таких очевидных следов каких-то военных действий не было, но иногда идёшь, идёшь и такое ощущение, как будто ничего не происходило. А потом ты вспоминаешь, зачем ты приехал. Я приехал за вещами. А поворачиваешься влево, а там стоит дом и стёкла все выбиты, и ты понимаешь, что Луганска, которым ты его знал, уже, наверно, и не будет. Даже если он опять вернётся в Украину, на что я очень надеюсь, всё равно умы людей не поменяешь. У многих останутся, всё равно останутся какие-то ассоциации, какие-то воспоминания, какие-то жуткие воспоминания» (Н.А., муж., 29 лет, специалист по продажам, г. Старобельск, 04.02.2015 г.).

Правда, посетители Луганска видят и взаимопомощь жителей, которой раньше не было. «Ні від кого я не почула, що жить ні за шо, нема пенсії, їсти нічого. Вони нібито зібралися в один єдиний такий кулачок і вони намагаються все це пережити. Якось жили та й жили, а тут раптом от таке лихо. І я зрозуміла, що виживали вони завдяки тому, що спілкувались з сусідами, з сусідами, які разом на вулиці жили, І вони зараз спілкуються з тими, кого й не знали навіть як звати» (П.Т., жен., 48 лет, учительница, пос. Троицкое, 10.05.2015г.).

Луганчан беспокоит разделение на тех, кто остался и на тех, кто выехал. Те, кто вопреки всему остался, испытывают гордость страдальцев. Выехавшие не всегда их понимают, а часть выехавших считает оставшихся предателями. «Я вот до 1-го августа был там, воды не было, света не было, в моем доме, например. Понятно, что стреляли, что это такая экстремальная ситуация. А потом, когда уже наладилось, вода была, свет был, продукты были, в принципе люди уже могли более-менее нормально жить. А вот настроения изменились. Вот я заметил такую вещь, что те люди, которые были там, и люди, которые находятся здесь, они уже по-разному воспринимают ситуацию. Они уже, даже, если они не хотят находиться в конфронтации, но такая конфронтация появляется. Вот они уже говорят: «У нас, у вас». И даже люди, которые без всяких предубеждений политических. Я пытаюсь погасить в себе стремления осуждать их, но такое стремление возникает. …У тех людей, которые уехали оттуда, появились максимально радикальные настроения по отношению к тем, кто остался: «Вот, если он там остался… значит, почему не выехал». Я говорю: «Ну, даже, люди в годы Великой Отечественной войны оставались на оккупированной территории, но никто же из них, за то, что они оставались, никто же им не говорил – почему вы не выехали? Их же не всех сажали в тюрьму. Не считали людьми второго сорта. Даже, вот, к примеру, зашли немцы в Луганск, власть ушла советская, армия ушла, зарплату никто не платит, но жить-то на что-то надо. И если они там работали, зарабатывали какие-то деньги». Люди же общаются между собой. И это вызывает ответную реакцию. Я даже знаю людей, которые общались и были приятелями, но в процессе вот этих дискуссий, которые продолжаются месяцами, они уже стали по разные стороны баррикад» (В.Л., муж. 62 года, преподаватель университета, Старобельск, 2.02.2015 г.).

Жители Луганска заняли разные политические позиции, что ведет к разрыву между давними знакомыми. «А вот есть у меня знакомые, которые, к примеру, поддерживают, они хотят, чтобы Путин был их президентом. Ну, я не могу запретить им так думать. Хочешь думать - думай. Едь тогда в Россию, живи. Я с ними общаюсь. Это твоё личное мнение. Нравится тебе Путин-президент, едь в Россию живи, мать забирай туда, вези всё там это. Я не перестану с ним общаться, это его право. Он хочет, пусть едет. Но если он берёт в руки автомат и идёт, вчера к которому он улыбался человеку в лицо и уверял его в дружбе, товариществе и кричал там, что в Украине стало жить лучше, стало веселее, а сегодня совсем по-другому говорит. С таки людьми конечно я прекратил своё общение» (Н.А., муж., 29 лет, специалист по продажам, г. Старобельск, 04.02.2015 г.).

Правда, наши респонденты высказывали предположение, что политические позиции не всегда настоящие. Часто это мимикрия, приспособление к окружающей среде. «И я более чем уверен, если завтра Нацгвардия зайдёт в Луганск, он сразу изменит своё мнение на старое мнение, потому что им завладеет просто-напросто инстинкт самосохранения. Ну, возможно, большинство людей так просто, за счёт инстинкта самосохранения так и говорит. Вот, многие даже бояться просто, а некоторым просто нет выхода» (Н.А., муж., 29 лет, специалист по продажам, г. Старобельск, 04.02.2015 г.).

Окончание следует.